Квантовый волшебник
Шрифт:
– Благодарю вас, – сказал он. – У меня очень хорошее чувство времени. Мне он не нужен. Благодарю вас.
Он не смотрел ей в глаза. Она уже двинулась в сторону, качая головой. Сила тяжести увеличивалась.
– Мы идем на вашем инфлатоновом двигателе? – спросил он.
– Да, – ответила Иеканджика.
Он не ощутил изменения магнитного поля. Значит, двигатель не использует электромагнитное поле.
– Сейчас ускорение меньше половины «же», – сказал Белизариус. – А какое максимальное может дать двигатель? Десять? Двадцать?
Военные управляемые
– Намного больше, – ответила она.
Настолько, чтобы улететь от ракеты? Психология и скорость не имеют значения, двенадцать кораблей – это всего лишь двенадцать кораблей. У конгрегатов в одной эскадре кораблей больше. И у Конгрегации сотни эскадр. Приятно неумолимая математика. А еще все остальные технологии Экспедиционного Отряда – полувековой давности. Так плохо для Союза. Но они хотят именно этого. Ими движет культурный момент импульса.
«Джонглей» перестал разгоняться и развернулся на сто восемьдесят градусов. А затем перегрузка резко выросла, и у Белизариуса задрожали колени. Шатаясь, он подошел к стене, стараясь не потерять сознание. Он терял сосредоточение, состояние savant уходило. Иеканджика и Рухинди крепко стояли на ногах и со смехом смотрели на него. Нутро обожгло злобой. Не на них. На себя.
– Всего-то полтора «же», Архона, – сказала Иеканджика.
Он старался не терять нить мысли и цифры. «Мутапа», «Лимпопо». Координаты. Время в секундах. Ускорение. Сосредоточиться на координатах. Он сполз по стене и сел, уронив голову меж коленей. Плевать, что они о нем подумают.
После тридцати четырех целых семи десятых секунды перегрузка исчезла. Исчез гул. Исчез вес. «Джонглей» ушел от «Мутапы» на безопасное расстояние, чтобы создать временную «червоточину». Уловив движение пальцев полковника Рухинди, вахтенные, находящиеся в противоперегрузочных камерах, отключили системы.
– Откуда вы хотите сделать прыжок? – спросила Рухинди по-французски, с сильным акцентом.
– Как далеко вы сможете перейти в сторону юга галактики? – спросил в ответ Белизариус. Это даст ему ответ сразу на два вопроса: на какую дальность и с какой точностью корабли Экспедиционного Отряда могут перемещаться через искусственные «червоточины».
Рухинди снова жестами отдала приказания. Белизариус шагнул вперед, неуклюже переступая магнитными подошвами. Появились голограммы внешней и внутренней обстановки. «Джонглей» выпустил магнитные катушки на носу, и Белизариус ощутил нарастающее магнитное поле. Девять тысяч гаусс. Десять. Четырнадцать. Двадцать одна.
У Белизариуса пошли мурашки по рукам и груди.
Шестьдесят тысяч. Сто тысяч. Двести восемьдесят тысяч гаусс.
Они превысили промышленный и медицинский порог уровня магнитного поля.
При напряженности поля в четыреста тысяч гаусс электромагнитное и гравитационное поля начинают взаимодействовать очень интересным образом. При правильной ориентации магнитного поля пространство-время начинает искривляться. Показания стабилизировались на уровне в пятьсот пятьдесят тысяч гаусс.
Прямо перед носом корабля пространственно-временной континуум начал вспучиваться, перпендикулярно трем измерениям физической реальности. Расплывающееся пространство выставило округлые выступы, будто ложноножки амебы. Конфигурация и фокусировка магнитного поля начали создавать трубу сквозь измерения, привыкшие находиться в свернутом состоянии. Нащупывающий палец двинулся вниз, вверх, а затем образовался узенький неустойчивый мостик, направленный в сторону юга галактики. Изображение позеленело. Они создали искусственную «червоточину».
Теперь наступил самый опасный этап. Шесть сотен метров «Джонглея», набитые под завязку термоядерными и атомными реакторами, да еще инфлатоновый двигатель предстояло провести через эту нору. Все должно было замереть, поскольку внутри «червоточины» не было места никаким естественным процессам. Она была чем-то вроде карандаша, который поставили на кончик. Отличие ее температуры от абсолютного нуля было в пределах принципа неопределенности. Практически любое взаимодействие могло ее разрушить. Этим она сильно отличалась от постоянных «червоточин» Аксис Мунди, Осей Мира, которые никогда не грозили поглотить путешествующие через них корабли при малейшей ошибке.
Основные и вспомогательные системы «Джонглея» были выключены, однако приборы показывали, что температура наружной обшивки корабля составляет сто пять градусов по Кельвину. По всему корпусу включились небольшие проекторы, придавая кораблю свойства излучения абсолютно черного тела и охлаждая его до немыслимого холода, так чтобы тепловое излучение не потревожило «червоточину». В течение двух целых тридцати одной сотой секунды на подошвы Белизариуса давила перегрузка в одну десятую g, корабль немного разогнался, устремляясь в жерло норы.
Невесомость, затаенное дыхание. «Червоточина» закроется позади них, подталкивая корабль вперед. Голографические экраны позеленели. Раздался тихий звон. Корабль задрожал по мере того, как включались его системы. Снова появился голографический боевой дисплей. Кораблей вокруг не было. По краям дисплея бежали колонки цифр.
– Треть светового года, – сказала полковник Рухинди.
Точное значение расстояния было выведено внизу голографического дисплея.
– Это предел того, на что способен «Джонглей»? – спросил Белизариус.
Иеканджика подошла ближе. Белизариус изо всех сил старался не смотреть на ее лицо.
– Это верхний предел того, на что готовы пойти офицеры и команда, даже в экстремальной ситуации, – сказала она. – Три флагманских корабля способны продвигаться несколько дальше.
– И как быстро «Джонглей» сможет совершить следующий переход? – спросил Белизариус.
– Основные и вспомогательные системы должны перезагрузиться, выполнить астроориентацию, оценить обстановку, выполнить финальную проверку точки назначения до того, как снова выключиться, – ответила майор. – Хороший экипаж справляется с этим за десять минут.