Квинтет из Бергамо
Шрифт:
— До завтра, синьор, — протянула ему руку синьора Гольфолина. — Я познакомлю вас со всем нашим семейством. Сегодня после репетиции они слишком устали. Покорнейше прошу извинить нас, синьор. Тереза!..
Должно быть, служанка была где-то совсем недалеко, ибо явилась по первому зову.
— Проводите синьора профессора... Доброй ночи, синьор Роверето.
— Доброй ночи, синьора.
На пороге Тарчинини пожелал доброй ночи служанке, и та ответила ему тем же. Он сделал пару шагов по вьяле делла Муре, потом обернулся. Тереза все еще стояла на пороге дома. Он дружески помахал ей рукой. В ответ она послала ему воздушный поцелуй, сердце вечного влюбленного тут же тревожно забилось, и ему пришлось пешком проделать весь путь до нового города, чтобы унять волнение крови, перед которым ' было бессильно время.
***
Когда Тарчинини вернулся в гостиницу, синьора
— Ну что, полегчало? — не удержалась от вопроса она.
— О, намного, благодарю вас. Я съезжаю.
— Простите, не поняла?
— С завтрашнего утра я освобождаю комнату.
— Но, помнится, вы говорили, на три-четыре дня… Если бы я знала... — нахмурилась она.
— Не беспокойтесь, синьора, я заплачу вам за три дня.
— Чтобы вы потом рассказывали направо-налево, будто в Бергамо одни мошенники?
— Ну, не то чтобы мошенники, но, во всяком случае, судя по сегодняшним встречам, у меня создалось впечатление о бергамцах как о людях довольно странных и явно не отличающихся излишней учтивостью.
— Еще бы! — рассерженно выпалила она. — Уж они-то не станут, как ваши земляки, рассыпаться в любезностях перед каждым встречным!
— Мои земляки?! — вскипел Ромео.
— Ваши неаполитанцы!
В первый момент Тарчинини подумал, будто она имеет в виду веронцев, и в душе уже начал было вскипать благородный гнев, на неаполитанцев же ему было глубоко наплевать.
— Вот, держите, синьора, — куда спокойней проговорил он, выкладывая перед ней деньги, — и оставьте меня в покое.
С минуту поколебавшись, синьора убрала деньги в карман и протянула ему ключ от комнаты.
— И все же, синьора, желаю вам приятно провести вечер.
— Вам тоже, — сквозь зубы буркнула она.
Когда Ромео уже подошел к лестнице, она бросила ему вдогонку:
— По правде сказать, синьор, терпеть не могу неаполитанцев!
— Если честно сказать, синьора, я тоже, — поклонившись, с улыбкой ответил Тарчинини.
***
Позвонив домой к Манфредо Сабации и уговорившись встретиться с ним в полдень, когда весь Бергамо сидит за столом, Ромео принялся писать письмо жене с тем неподдельным лиризмом, который всегда был его отличительной чертой и ничуть не поблек со временем.
Для начала он стал осыпать свою Джульетту нежнейшими прозвищами, нимало не заботясь о том, что это могло бы вызвать искренний смех у какого-нибудь неискушенного читателя. Ну кто, скажите на милость, смог бы догадаться, что под «воркующей голубкой», «счастьем жизни» и «вечной весной» скрывается сильно располневшая особа с целым выводком детей? А тот, кому случилось бы сопровождать Тарчинини в его странствиях по старому городу и видеть, как он млел перед Терезой, просто затрясся бы от негодования, прочитав в послании к супруге, будто он не в силах ни на минуту оторваться мыслями от возлюбленной и что ни одна бергамка не в силах даже отдаленно сравниться с нею красотой и изяществом манер, Нет, Ромео вовсе не верил тому, что писал. Не верила тому, что читала, и Джульетта. Просто каждый по молчаливому соглашению со всей искренностью исполнял свою роль в семейной комедии. И ни один из них не лгал. Разве что чуть-чуть преувеличивали... Веронец писал той Джульетте, которой уже не существовало в природе, но которая каким-то чудесным образом снова возникала из небытия в те минуты, когда там, на виа Пьетра, тучная мамаша распечатывала мужнины письма.
Подписавшись «Твой Ромео, думающий только о тебе и умирающий от желания поскорее заключить тебя в объятья», полицейский аккуратно запечатал конверт и, напрочь позабыв обо всех своих утренних тревогах, тут же отправился на виа Локателли, чтобы опустить письмо прямо на центральной почте города.
Минувшие переживания все-таки изрядно утомили веронца, и он, дав себе поблажку, проспал сном праведника до десяти часов утра. Проснувшись от голода и подкрепившись обстоятельным завтраком, не грозившим ему потерять ни пяди в области брюшка, наш герой приступил к ежедневному ритуалу одевания, к которому относился с величайшей серьезностью и тщательностью. Мыться, душиться, наряжаться, прихорашиваться было одним из любимых его занятий. Изменчивый и непостоянный, это уже не был тот человек, что прощался накануне с женой без всякой надежды увидеться с ней вновь. Теперь, оказавшись вдали от размягчающей атмосферы родного города, своего квартала, он снова стал самим собой: человеком бурного темперамента, словоохотливым и к тому же наделенным незаурядной храбростью. Стоявшая перед ним задача еще вчера пугала его возможными последствиями, а сегодня приятно будоражила кровь. Он знал, что доведет дело до победного конца. Он был вроде тех солдат, которые, возвращаясь после увольнительной, всерьез подумывают о дезертирстве, а едва попав в часть, снова становятся воинами без страха и сомнений.
К половине двенадцатого, собрав чемодан и доверив его заботам синьоры Кайанелло, Тарчинини легкой походкой, слегка насвистывая, отправился на встречу с Сабацией. Он вышел на виа Витторио Эммануэле, почти сразу же свернул направо на виа Петрарка, потом налево на виа Локателли и еще раз направо на длинную виа Мазоне, которая привела его прямо к дверям церкви Сан Алессандро делла Кроче, где они и уговорились встретиться с Манфредо.
Войдя в безлюдную церковь, Ромео сначала, изображая туриста, сделал небольшой круг, потом, этакий набожный католик, выбрал уголок поукромней и обосновался для молитвы. На случай, если за ним следили, он долго простоял на коленях, потом поднялся и присел, будто погрузившись в благочестивые размышления о предназначении человека на этой грешной земле. Тишина в сочетании с полумраком медленно, но верно вела его к дремоте, предвестнице настоящего глубокого сна, и так бы и случилось, если бы сквозь полуопущенные веки он вдруг не заметил, что кто-то усаживается рядом с ним, и не услышал шепота:
— Надеюсь, я не разбудил вас, дорогой коллега?
— Шутите, комиссар!
— Как самочувствие? — поинтересовался Сабация.
— Отлично.
— Браво!
— Вы принесли мне сведения, которые я просил?
— Разумеется, никаких бумаг — не хватает, чтобы вы их случайно обронили или кто-нибудь их у вас стащил... Слушайте внимательно.
— Готов.
— Сначала про семейство Гольфолина. У них квинтет, пользуется скромной известностью. Обычно их приглашают на всякие благотворительные праздники, светские сборища или какие-нибудь семейные церемонии в богатых домах. Довольно профессиональные музыканты, не более того, причем, кажется, с трудом сводят концы с концами. О каждом в отдельности мало что можно сказать. Ладзаро Гольфолина, основатель квинтета, — приличный музыкант без малейших признаков гениальности. Женат на Клаудии Чиленто, с которой познакомился на одном из концертов. Сам Гольфолина родом из Милана, а Клаудия — коренная бергамка, дочь Умберто Чиленто, местного учителя музыки, виолончелиста, это ему принадлежит дом, в котором вы будете жить. Клаудия слывет женщиной честолюбивой, похоже, она так и не смогла простить мужу, что тот не стал мировой знаменитостью. Мечтала стать как минимум подругой Менухина, а превратилась всего-навсего в синьору Гольфолина — есть от чего испортиться характеру... Впрочем, с сыном Марчелло бедняге повезло ничуть не больше, она много внимания уделяла его образованию, похоже, мечтала взять реванш... Однако общими усилиями деда, отца и матери удалось сделать из Марчелло неплохого исполнителя, но никак не больше. Повторяя историю своего отца, этот тоже встретил в консерватории студентку, Софью Каламброне, опять-таки, похоже, вполне заурядную музыкантшу, на которой и женился. Как видите, Тарчинини, все это довольно добропорядочно, посредственно и не представляет решительно никакого интереса.
— Но там же, кажется, есть еще старуха, которая, признаться, произвела на меня очень сильное впечатление, что вы о ней скажете?
— А... — улыбнулся Манфредо, — старушка Клелия... Ей, как и дочери, тоже не слишком-то повезло в семейной жизни, однако, не обладая ее решительным нравом, мамаша предпочла сбежать от реальной жизни и постоянно пребывает в каком-то сумеречном состоянии. Единственная в семье, кто, похоже, не слишком-то интересуется музыкой. В молодости, говорят, была на редкость недурна собой, из очень хорошей семьи, но они от нее отреклись в тот день, когда она вышла замуж за Умберто Чиленто, с которым познакомилась где-то на концерте, приняв за новоявленного Паганини. Странно, не правда ли, что одна и та же история повторяется в этом семействе из поколения в поколение, и всегда неудачно, а?
— Да, пожалуй... Так эта старуха, она что, полоумная?
— Да нет, не думаю... Вернее сказать, временами на нее что-то находит, и она начинает путать свои химеры с действительностью.
— Она почему-то называла меня Серафино и утверждала, будто очень давно меня поджидает...
— Я, конечно, не психиатр, но мне кажется, что бывают моменты, когда для нее перестает существовать время, и она все еще ждет этого самого Умберто-Паганини, который так и не появился по вполне понятной вам причине...