Кыштымцы
Шрифт:
К Куяшу Мыларщиков подскакал, когда солнце заметно клонилось книзу. Синева окутала даль. Назойливо звенели комары. Михаила Ивановича остановили на въезде два бородатых мужика в шапках, с берданками за плечами.
— Слезай, приехали, — хватая лошадь под уздцы, сказал один из них, у которого борода росла клином.
Мыларщиков спрыгнул на землю и сразу угодил в объятья ко второму мужику. У этого борода окладистая. Если бы не разные бороды, мужиков различить было бы трудно. И росточка одинакового, и рубахи у них холстяные, и берданки, словом, мужики как близнецы-братья.
—
— Кто таков?
— Представитель Кыштымского ревкома.
— Сымай ремень и гони сюда револьверт.
— Не шуткуй, дядя!
Мыларщиков на всякий случай отступил назад. Он никак не ожидал прыти, с которой мужик с окладистой бородой бросился на него. А второй закричал тоненьким голоском:
— Шпиена пымали! Шпиена пымали!
Из крайней избы выскочило около дюжины мужиков и понеслось к месту схватки. Мыларщиков откинул от себя бородача легко. Тот прошелся по земле винтом и завалился прямо под ноги Вороному. Но револьвер Мыларщиков вытащить не успел. На него навалилась целая ватага, быстро скрутила руки, сняла ремень. Кто-то ударил по скуле, и у Михаила Ивановича полетели из глаз сине-зеленые искры. Стащили сапоги. В таком растерзанном виде провели через Куяш, втолкнули в каменный сарай на берегу озера. Двери железные, скрипучие. Похоже, повесили замок. Влип! Вместо жереховского попал в кулацкий отряд. Еще сапоги сняли. А под стелькой спрятан мандат, подписанный Швейкиным: мол, такой-то действительно является членом ревкома и направляется на связь в отряд Жерехова. Может, и к лучшему, что оставили без сапог? А вдруг докопаются? Скулу саднило. Даже потереть не мог — руки связаны. На улице тепло, а здесь сыро, мыши в углу попискивают. Ни одного окна. Только наверху, сквозь дырявое железо, льется слабый вечерний свет. Потолок растащили по досочке, уцелели толстые матицы.
«Как же я дал маху? Швейкин предупреждал — поостерегись. Что они со мною сделают? — размышлял Михаил Иванович. — Расстреляют? Скорее повесят. Кулачье, лютее врага нет. Просто не дамся. Глотку перегрызу. Жаль, попался по-глупому. С Кузьмой черта с два дались бы мы бородачам! Постреляли бы их, как ворон».
На деревне тихо: амбар на отшибе. Да и церковь рядом. Возле нее шуметь не будут. Руки стянули на совесть, в плечах больно, кисти затекают. Михаил Иванович попытался подняться на колени, чтобы встать на ноги. Сумел, подошел к двери. Обита железом, а снаружи накладка чугунная — такую сорвешь только динамитом. Торкнулся плечом. С улицы угрожающе донеслось:
— Не колготись!
— Пить хочу!
— Можа, кваску подать?
— Руки развяжите!
— Можа, перину принести? Ну отваливай от двери. А то как садану!
— Я те садану, гужеед поганый. Ты ведь и стрелять не умеешь!
— За гужееда — знаешь? Разрисую и тятя с мамой не узнают, — рассердился часовой и для острастки раза два бухнул прикладом по двери.
В углу Михаил Иванович приметил кучу прошлогодней высохшей конопли. Опустился на нее, привалившись спиной к стене. Острые каменные ребра больно впились
…Пришли за ним утром два молодых молчаливых башкирина. Подтолкнули пленника вперед и двинулись следом, отставая на полшага. Утро занялось тихое, умиротворенное. Озеро лежало без единой морщинки. На тополях резвились синицы, где-то невидимые гомонили воробьи: прямо базар птичий открыли. Коза паслась в церковной ограде, черная, рогатая. На дороге в пыли купались куры.
Мыларщикова привели в просторную избу. За столом восседал усатый солдат с нахальными глазами. Окинул пленника насмешливым взглядом. Башкиры молча замерли у двери.
— Садись, на чем стоишь, — усмехнулся солдат.
— Развяжите мне руки, — попросил Михаил Иванович.
— Ты ко мне, что ли? — спросил солдат, вынимая кисет.
— Ежели ты не бандит, то к тебе.
— Нно-нно! — вскочил солдат. — За такие слова я тебя мигом в Могилевскую губернию отправлю! Без пересадки!
— Отправишь, — скривился Мыларщиков и, ногой придвинув табуретку, сел. Усатый свернул цигарку и, прикурив, тоже сел. В окно заглянула чернобровая молодка и спросила:
— Захар, ты Никишку не видел?
— Могу за него!
— Нужен ты мне, мухортый! — дернула плечом молодка и исчезла.
Захар качнул головой, не тая улыбку, и сказал для самого себя:
— Ах ты, бархотка болотная!
В сенках послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась, и в избу ввалился крупный мужчина в офицерском кителе, в синих галифе. Чуб вывалился из-под козырька фуражки. Вид бравый. В руках нагайка. Похлопывает ею по голенищу. Башкиры вытянулись в струнку. Захар вскочил, пряча за спиной цигарку.
— Здорово, Захар!
— Здравия желаю, товарищ командир!
У Мыларщикова заплыл левый глаз, ему легче было смотреть, если щурил правый. Так и взглянул на вошедшего вприщур. Удивился: гляди-ко, даже — товарищ командир! Неужто это все-таки Жерехов?
Командир остановился возле Мыларщикова, покачался на носках, спросил:
— Кто таков?
Мыларщикова захлестнула дикая ярость. Он резко поднялся с табуретки, чуть не упал и выдохнул:
— Ты сам кто таков? Кто ты таков, чтоб держать меня в амбаре со связанными руками?! Кулачье отродье!
У чубатого медленно налилось кровью лицо, шея пошла красными пятнами. Башкиры сделали шаг вперед, готовые на все. А в нахальных глазах Захара застыла усмешка — то ли ему было любопытно, как поведет себя командир, то ли усмехался над безысходной долей пленника.
— Развязать! — коротко приказал чубатый и с силой ударил нагайкой по голенищу. Захар перочинным ножиком перерезал путы.
Михаил Иванович некоторое время держал руки перед глазами — пальцы синие, тугие надавы на запястьях. Потом тихонечко потер ладонь о ладонь — в себя приходил. А ноющая боль в плечах не исчезала.