Кыся 3: Кыся в Америке
Шрифт:
Узнать некоторых из них можно было только лишь или по неважному английскому языку или по отменному русскому.
Вот когда мне вдруг стало все интересно, а внутри громко зазвенел тот самый тревожный колокольчик, который начал во мне тихо позвякивать сразу же, как только я узнал о приеме НАШИХ.
Мы попытались было отпроситься у Ларри Брауна побродить вдвоем среди русских и попросили его разыскать того самого Конгрессмена, который когдато заканчивал Гарвардский университет вместе с Фридрихом фон Тифенбахом, а потом, спустя сорок лет, по просьбе Фридриха разыскал в Нью-Йорке Шуру Плоткина и сообщил ему о моем приплытии в Америку.
На что Ларри сказал, что Конгрессмен
Конгрессменом оказался тучный старик с громким хохотом, отвисшими склеротическими щечками и очень живыми глазками.
Несмотря на то что они с Фридрихом родились в одном году, Конгрессмена можно было принять за моложавого дедушку шестидесятипятилетнего Фридриха фон Тифенбаха.
Увидев меня и узнав от Ларри, кто я такой, старик громко заржал и, тыкая в меня пальцем, стал весело орать, что я наконец нашелся!..
Когда я, естественно через Ларри Брауна, спросил его, где мой Шура, и сказал, что пропал не я, а он – Шура Плоткин, и Конгрессмен был последним Человеком, который слышал голос Шуры, старик еще пуще загоготал и, клацая вставными челюстями, заявил, что ни о чем дальнейшем он и понятия не имеет! Он даже предложил Шуре приехать в Вашингтон, – Фридрих просил его помочь Шуре на первых порах, – но Шура заявил, что сможет приехать в столицу только лишь тогда, когда встретит своего ближайшего друга. То есть, МЕНЯ. Все! Больше он о Шуре ни черта не слышал. А как я поживаю?
Мы отделались от толстого старика какой-то вымученно-любезной фразой и снова вернулись к четырем колоннам Большого зала.
Я был, как говорится, в полном разборе! Рвались ниточки надежд… Ларри и Сокс успокаивали меня, как могли!
Оставался только лишь этот испанский Аарон Маймонидес, который приснился мне сегодня ночью. Но как с ним связаться?!.. Он ведь жил пятьсот лет тому назад!.. А я чувствовал, чувствовал, что этот доктор и философ, старый испанский еврей Маймонидес, знает, где мой Шура!
– Который час. Сокс? – спросил я.
Сокс посмотрел на большие бронзовые часы, стоявшие на очень красивом столике в простенке между двумя окнами, и тут же ответил:
– Без двенадцати минут восемь. Скоро всех пригласят в Банкетный зал.
– Ларри! – заторопился я. – Ты не можешь вот прямо сейчас же соединить меня с миссис Истлейк?
– Какие проблемы? – уверенно проговорил Ларри и вытащил из кармана смокинга телефон-"хенди". – Только давайте отойдем в сторонку. А то кто-нибудь увидит, как Кыся говорит по телефону, и придется вызывать из психиатрички "Скорую помощь".
Мы рванули в какой-то коридор, пролетели мимо охраны и забились в какой-то закуток у окна. Там мы с Соксом вспрыгнули на подоконник, а Ларри набрал Нью-Йоркский номер телефона Тимурчика и Рут.
Ровно через три длинных гудка я услышал щелчок включения и голос Тимура:
– Тим Истлейк слушает!
– Тимурчик… – сказал я по-Шелдрейсовски. – Тимурчик!
И мне вдруг захотелось заплакать. Но я сдержался и сказал:
– Это я… Кыся.
– Кысичка!!! Корешок ты мой, подельничек! Мама меня чуть не отлупила за то, что я помог тебе уехать в Вашингтон!.. Где ты? Когда ты вернешься?.. Мы сами приедем за тобой… Не надо ждать автобуса из Майями! Мы тебя по телевизору видели!.. О тебе столько газет написали, что в моей школе, где тебя уже знают, твой портрет из какого-то журнала вырезали и повесили, а меня попросили сделать о тебе факультетный доклад! Я сейчас как раз готовлюсь…
– Тимурчик, мальчик мой… – сказал я срывающимся голосом, – пожалуйста, попроси маму к телефону.
– Мама-а-а!!! – заорал Тимур на весь Квинс. – Тебя Мартын к телефону!..
Через мгновение я услышал запыхавшийся голос Рут:
– О, Господи! Я тебе звоню, звоню!.. Где ты шляешься, звезда телевидения и прессы?!..
– Погоди, Рут!.. Погоди… У меня очень мало времени. Сейчас мне уже нужно бежать в Банкетный зал. Билли попросил меня…
– Кто-о-о?!!
– Президент попросил меня посидеть рядом с ним во время переговоров с русскими. Дать кое-какие консультации… У меня осталось всего две минуты! Слушай меня внимательно! Есть такой бронзовый тип – Аарон Маймонидес. Он лечил нашего шуру. От чего – не знаю. Но вылечил. Правда, этот Маймонидес живет… Вернее, он жил пятьсот лет тому назад. И не в Америке, а в Испании… Я их видел…
– Кого?!.. – вскричала Рут.
– Шуру и того бронзового типа. Они гуляли под ручку, и Шура уже неплохо выглядел… Ради Бога, умоляю, узнай, как связаться с этим Маймонидесом!..
Последовала длинная-длинная пауза. А потом тихий голос Рут внятно произнес:
– Кыся, ты гений. Ты просто обыкновенный гений… До меня только сейчас тут кое-что дошло. Иди к Президенту, помоги ему и не давай его напарить. Я тебе завтра же позвоню. Целую…
Ларри спрятал телефон в карман, мы с Соксом спрыгнули с подоконника, и все втроем быстренько потопали к Банкетному залу, куда уже потянулся приглашенный народ.
Прошмыгивая мимо колонн Большого зала, я не успел повернуть в сторону Банкетного, как вдруг изза одной колонны неожиданно услышал до отвращения знакомый голос, с такими известными мне характерными хамскими интонациями, что меня чуть не вытошнило самым натуральным образом !..
Я будто на стену наткнулся! Но так как двигались мы все втроем достаточно быстро, а я резко затормозил, то по этому отполированному мраморному полу я еще с метр проехал на собственной заднице…
И УВИДЕЛ ЗА ВТОРОЙ КОЛОННОЙ… В СТОЛИЦЕ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ, В САМОМ ЦЕНТРЕ ПРЕКРАСНОГО ГОРОДА ВАШИНГТОНА, В РЕЗИДЕНЦИИ ВСЕХ АМЕРИКАНСКИХ ПРЕЗИДЕНТОВ БЕЛОМ ДОМЕ ЗА ВТОРОЙ КОЛОННОЙ БОЛЬШОГО ЗАЛА ПРИЕМОВ СТОЯЛ НЕ КТО ИНОЙ, КАК ИВАН АФАНАСЬЕВИЧ ПИЛИПЕНКО!!!!!!!! своею собственной отвратительной персоной…
Живодер и Кошкодав, хитрый и жестокий Собаколов, прошедший по тысячам трупов несчастных Кошек, Котов и Собаков!.. Продававший живых Животных на смерть в Ленинградские научные институты, собственноручно умерщвлявший и обдиравший шкурки с Бедных Котов и Собаков, а потом выделывавший эти шкурки и торговавший ими на Калининском рынке Выборгской стороны города Ленинграда, ныне Санкт-Петербурга… Где из этих шкурок наши питерские умельцы сооружали потом уродливые зимние шапки-ушанки…
В идеально сшитом смокинге этот растленный убийца, вонючий и трусливый базарный торгаш в прошлом, ныне владелец фантастически дорогого пятизвездочного отеля для Собак и Котов очень богатых иностранцев, наезжающих в Санкт-Петербург, наихитрющая и, к сожалению, очень неглупая и проворотистая сволочь, выплеснутая "наверх", вероятно, даже в Думу, мутной волной "обновления власти", сейчас стояла в двух шагах от меня и, трусливо оглядываясь по сторонам, шепотом говорила очень полному молодому человеку с почти интеллигентным лицом и тоже в смокинге: