Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
С утра гулял по яснополянскому парку. Лев Николаевич посылал человека искать меня. По его просьбе написал прошение двум крестьянам в съезд уездных земских начальников. Крестьяне приговорены к тюремному заключению за мошенничество и с улыбками сознались мне в том, что действительно сплутовали. В тот же день я сообщил Льву Николаевичу, что ведь крестьяне-то виноваты. Он ответил: «И я в этом не сомневаюсь. Но виноваты не они, а обстановка. Ведь этот немец, с которого они хотели вторично взять деньги, изнурял их работою под землей, тянул из них все силы ‹…›.
Т. А. Кузминская, несмотря на мои просьбы, начала при Толстом разговор о моем рассказе «Против убеждения» [23] . Ей, видимо, захотелось сделать мне неприятность, так как она знала уже, что рассказ мой Толстому не понравился. Лев Николаевич сказал, что он был возмущен этим рассказом. «Позвольте мне объяснить…» – начал было я. «Никаких оправданий! – отрезал Толстой. –
23
Под таким названием рассказ был помещен в 1892 г. в «Вестнике Европы». В сборнике рассказов, изданных Жиркевичем в 1900 г., он, по совету А. П. Чехова, дал ему новое заглавие: «Розги». Рассказ показался Чехову рутинным по своим художественным приемам, но образ центрального героя был им одобрен (см. его письмо к Жиркевичу от 2 апреля 1895 г.).
Вот замечание Толстого о себе «Я поставлен в исключительные условия. Мне кривить душой не приходится». Это было сказано им по поводу моего рассказа «Против убеждения», к которому он еще раз вернулся, объясняя резкость своего мнения об этом произведении ‹…›.
– Нельзя откладывать своего нравственного исправления, нельзя все чего-то ждать. Я, как и вы, ведь каждую минуту могу умереть. Я тороплюсь окончить статью против войны [24] , так как могу сегодня же умереть, а я сознаю, что не высказал еще всего того, что лежит на душе, на совести. Нельзя ждать и откладывать ‹…›.
24
В 1890–1893 гг. Толстой работал над трактатом «Царство Божие внутри вас, или Христианство не как мистическое учение, а как новое жизнепонимание». Первоначально Толстой задумал писать предисловие к «Декларации чувств» Гаррисона (см. об этом в т. 1) и «Катехизису непротивления» А. Баллу, которое в процессе работы превратилось в трактат. Окончен в 1893 г.
– Серьезный писатель должен писать так, чтобы иметь в виду только то, что его прочтут уже после его смерти ‹…›.
– Я задумал уже давно новый, огромный роман вроде «Войны и мира». В «Войне и мире» отдельные лица ничего не значат перед стихийностью событий. В моем новом романе мне хотелось доказать, что никакими усилиями правительств и отдельных лиц не заглушить общечеловеческих начал, лежащих в каждом человеке. Например, границы государства – явление искусственное. Русский мужик не признает этих границ, как не признает народностей. Веротерпимость всегда в нем существует, как ни оттеняй религию от религии. Я, между прочим, хотел вывести в романе русского переселенца, который дружит с башкиром ‹…› [25] .
25
Замысел этого романа не был осуществлен Толстым. Предполагается, что речь идет о черновых вариантах романа «Декабристы» (см.: Литературное наследство. Т. 37–38. С. 442).
Вот несколько высказываний Толстого о живописи и литературе, записанных мною в этот же день:
– Я не признаю картинных галерей. В них разбрасываешься, впечатление меркнет. Я предпочитаю им книжку с иллюстрациями, которую можно спокойно перелистывать дома, лежа на кровати.
– По моему мнению, все же лучшей картиной, которую я знаю, остается картина художника Ярошенко «Всюду жизнь» – на арестантскую тему.
– Сколько потрачено бесполезно Репиным времени, труда, таланта для такой бессодержательной картины, как его «Запорожцы». А зачем?
– Мои произведения всегда стоили и до сих пор стоят мне огромного труда. Бывают случаи, что я до пяти, десяти раз переделываю одну и ту же страницу или фразу [26] . Многое зависит и от настроения: сегодня мне удаются обобщения, но от внимания ускользают мелочи; а завтра, просматривая то, что было написано мною накануне, я дополняю текст рукописи именно подробностями.
– Время поэзии у нас прошло. Но в прозе есть выдающиеся таланты. Таким я считаю, например, Чехова, Потапенку [27] , Марию Крестовскую (что за чудная вещь ее «Именинница»!). Короленко мне не нравится [28] .
26
В письме к А. М. Жемчужникову от 28 января 1893 г., то есть вскоре после описываемого посещения Ясной Поляны, Жиркевич делился своими воспоминаниями: «Легко ли Вам даются Ваши произведения? Толстой уверял меня, что переделывает свою прозу иногда по 20-ти и более раз» (Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, ф. 101, оп. 4817, ед. хр. 43, л. 26).
27
В 1891–1892 гг. Толстой одобрительно отзывался о рассказах И. Н. Потапенко – «Проклятая слава», «Поздно». С 1893 г. тон его отзывов резко меняется: он возмущен отсутствием четких нравственных позиций у автора. «Вся наша беллетристика всех этих Потапенок, – пишет он Н. С. Лескову 20 октября 1893 г. в связи с повестью Потапенко „Семейная история“, – положительно вредна. Когда они напишут что-нибудь не безнравственное, то это нечаянно» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 66. С. 406).
28
Об отношении Толстого к Короленко см. в воспоминаниях В. Г. Короленко и коммент. к ним.
– Между поэтами есть люди с талантами: Фофанов, Фет. У Минского иногда попадаются недурные стихи. Но и у Фофанова, и у Фета, Полонского чувствуется какая-то незаконченность, порою деланость.
– Возьмите хотя бы из «Евгения Онегина» Пушкина то место из дуэли, где есть рифмы «ранен» и «странен был томный вид его чела». Эти рифмы «ранен» и «странен» так и кажется, что существовали от века [29] .
– Апухтина, Алексея Толстого, Голенищева-Кутузова я не могу назвать истинными поэтами: все у них выдумано, стих растянут, а не сжат; нет удачных сравнений. Совсем другое, например, Тютчев. Когда-то Тургенев, Некрасов и К° едва могли уговорить меня прочесть Тютчева [30] . Но зато когда я прочел, то просто обмер от величины его творческого таланта.
29
Неточно процитирована строка из строфы XXXII (гл. шестая) «Евгения Онегина»:
Недвижим он лежал, и страненБыл томный мир его чела.Под грудь он был навылет ранен;Дымясь, из раны кровь текла.Аналогичный разбор Толстым строфы II (глава V) «Евгения Онегина» был записан С. А. Стахович (см. Толстой и о Толстом. Новые материалы. М., 1924. С. 64).
30
Некрасов был одним из страстных пропагандистов творчества Тютчева. Он способствовал возрождению его популярности, опубликовав свою статью «Русские второстепенные поэты» («Современник». 1850. № 1), где стихотворения Тютчева рассматривались как «блестящие явления в области русской поэзии». В 1854 г. в приложении к мартовской и майской книжкам «Современника» было помещено более ста стихотворений Тютчева.
– Стихотворения многих современных поэтов я иначе не зову, как «ребусами». Ну что такое, например, писатель Мачтет, который признается многими за талант!
– По моей градации идут сначала дурные поэты. За ними посредственные, недурные, хорошие. А затем – бездна, и за ней – «истинные поэты», такие, как, например, Пушкин.
Лев Николаевич поразил меня в этот вечер своей памятью. Он наизусть читал многие стихотворения Пушкина, Тютчева (например, «Как океан объемлет шар земной»). В стихотворении Пушкина «Телега жизни» два нецензурных слова, там находящиеся, он изобразил комичным мычанием ‹…›.
После завтрака я, Лев Николаевич, две его старшие дочери, дочь Саша и два сына-подростка по инициативе самого Льва Николаевича отправились на прогулку, которая тянулась почти без отдыха с двенадцати до пяти часов. День стоял чудный, осенний, и Лев Николаевич был в отличном настроении духа. «Ну, уж и заведу же я вас в такие места, – говорил он нам, – только держитесь!» И действительно, завел верст за восемь от дома, в густой лес; приходилось ползать по оврагам, переходить ручьи. При переходе через один ручей по кладке, перенося Сашу Толстую, я провалился в воду по колена и промочил ноги, но девочку спас от холодной ванны. Лев Николаевич сначала от души смеялся над этим происшествием, заметив мне: «Вы спасли меня от простуды! Я только что хотел вступить на кладку, раньше вас, и провалился бы». Но затем всю дорогу он волновался, боясь, что я простудился, и поэтому не давал нам подолгу отдыхать, чтобы мои ноги не остыли, и все говорил: «Простудитесь! А жена ваша скажет потом, что это я виноват со своею прогулкою».
Что за неутомимый ходок Лев Николаевич! Мы все чуть не падаем от изнеможения, а он идет вперед легкой, ровной походкой, шутя преодолевает овраги и косогоры. Всю дорогу он прошел без шапки, которую держал в руках (в этой белой, мягкой фуражке он удивительно похож на один из портретов Репина). Его широкоплечая, сутулая, все еще мощная фигура, большая, характерная голова с лысинкой и торчащими волосами, большие некрасивые руки, которыми он на ходу размахивает, палка в руке – все это мне почему-то напоминало (когда посмотришь на Толстого сзади) фигуру какого-нибудь одичавшего лесного человека, бредущего по трущобе ‹…›.