Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
Шрифт:
Не ясно ли, что я говорю о бюрократизме, а отнюдь не о той высокой болезни, которой хворали когда-то некоторые крупные советские литературоведы?
И еще одно несогласие с Вами. Почему Вы пишете о Гроденском, что он человек умный и пр., но только «не владеет слогом»? Какой уж тут слог! Быть может, он и умен, и порядочен, но вопиюще неграмотен и не смеет быть редактором. Ведь это он написал:
«Овладение человеком погоды» — и многое другое. Какое же он имеет право писать о мастерах — Ильине, Паустовском — и редактировать чужие статьи? Он не слогом не владеет, а грамматикой.
Да, еще: теперь у моей статьи есть подзаголовок — «Заметки о языке критических статей».
Вы пишете, что я авторов статей упрекаю в трафаретах, а об их хороших статьях говорю тоже трафаретами. Мне
_____________________
Ну бог с ними.
Дорогая Лидия Корнеевна!
Пишу Вам из Комарова, куда я приехал в надежде отдохнуть, подлечиться и поработать.
Простите, дорогая Лида, что я с такой безобразной самоуверенностью выступил с замечаниями по поводу Вашей статьи. Статья мне очень понравилась — и не могла не понравиться — Вы это хорошо знаете. Мотивы, которые мною руководили, я изложил в том же письме.
В частности, за Гроденского я вступился потому, что на совершенно безоблачном фоне, т. е. на пустом месте ленинградского Детгиза, он действительно выглядит думающим, знающим и кое-что понимающим. Уже одно то, что он пишет статьи и его печатают, выделяет его из общей редакторской массы. Какая-нибудь рядовая (но при этом ответственная и сволочная) редакторша — Калмыкова или Страшкова — в критический сборник и не сунется. Вот Вам уровень!
Но — безграмотный редактор остается безграмотным и среди папуасов. Это я понимаю. Здесь Вы правы.
А вот с «формализмом» — не согласен, что-то мне ухо здесь КОЛЕТ.И у Александры Иосифовны (не знаю, написала ли она Вам об этом) тоже.
В чем дело — объяснить трудно. Вот представьте себе, что Вы читаете в какой-нибудь критической статье: «от стихов NN веет не „чуковщиной“ и не „маршаковщиной“, а чем-то ЕЩЕ ХУДШИМ— передовой статьей районной газеты»…
Все дело, по-видимому, в «еще худшем». И не много ли чести Хузе, Макаровой и Шиллегодскому, когда их ставят в ряд (хотя и на самый край левого фланга) с Б. М. Эйхенбаумом или В. Б. Шкловским?
Впрочем, простите, Лидочка!.. Я тоже заврался: в одном письме защищаю Шкловского и Гроденского.
Еще раз спасибо Вам за статью. Ждем ее с нетерпением. Будет ли она в 7-м номере?
У нас очень мало хороших новостей. Дурных больше. Все вокруг больны. Конечно, Вы знаете и о болезни Е. А. Ворониной [119] , и о том, что было с Е. Л. Шварцем (у него микроинфаркт).
119
Е. А. Воронина — соученица Л. Чуковской по Институту истории искусств, проходила по одному с ней делу в 1926 г., в результате хлопот К. И. Чуковского была освобождена, потом повторно арестована, освобождена в 1940-е гг. уже тяжелобольной. О ней см. также: Прочерк.С. 394–399.
В Таллин я ездил с Винокуровым и Михалковым — по поручению начальства — «налаживать» эстонскую детскую литературу. Не напоминайте мне об этой поездке. Михалков отравил мне ее своей бестактностью. Никогда не думал, что мне придется краснеть за него. А пришлось. Когда-нибудь расскажу.
Дорогой Алексей Иванович. Ну как — продолжаете мокнуть в Комарове? Или смилостивилось над Вами небо? У нас продолжается холод, дождь и с таким оттенком подлости, что хочется прочесть погоде в назидание стихи Пушкина о необходимости оттенка благородства [120] . И на погоду должна быть какая-нибудь управа. Как говорит К. И.: «перед деревьями совестно».
120
Имеется
Моя статья полеживает в «Новом Мире». Пойдет ли в № 7 — не знаю. Если пойдет, я попробую что-нибудь изменить в абзаце с формализмом. Вообще-то говоря, я формализм терпеть не могу — и тот, первичный, многоумный — и, кроме того, уверена, что авторы сборника в самом деле бессознательные формалисты, — но Вы правы, что с этим термином надо, как говорила Люшина няня Ида, обращаться «поуккуратней». Не знаю, удастся ли изменить, но попробую.
Только зачем Вы, дорогой друг, извиняетесь, что делаете мне замечания? Для меня нету более высокого суда, чем Вы, Александра Иосифовна, Тамара Григорьевна; когда пишу, я всегда думаю о вас троих. Ваше несогласие мне горько — но какая же обида? Никто не имеет больше прав, чем Вы, с меня требовать.
Со мной беда: меня выбрали в бюро детской секции. По предложению парторганизации, зачитанному М. П. Прилежаевой.
Дорогой Алексей Иванович.
Поздравляю с Новым Годом Вас и Вашу жену (мне очень приятно писать эти два слова: Вашу жену [121] ) и желаю вам обоим бесконечного продолжения на много лет вперед того счастья, которое началось в 1955.
121
Речь идет о недавней женитьбе А. И. Пантелеева. Его жена — Элико Семеновна Пантелеева.
На одном из совещаний в Детгизе (о книгах, которые будут издаваться к 40-летию [122] ) я поставила вопрос о переиздании «Республики Шкид». Думаю, что и Вам и вдове надо бы написать какое-нибудь заявление. Говорили ли Вы с юристом? [123]
Вы спрашиваете, над чем я работаю? Пишу для Арнштама сценарий о лейтенанте Шмидте [124] . Люблю я Шмидта отчаянно, но увы! бюро секции, где я член, высасывает много сил, хотя я и не имею чести быть председателем. Вот сейчас надвигается совещание молодых…
122
Подразумевается 40-летие Октябрьского переворота 1917 г.
123
После ареста в 1936 г. соавтора Л. Пантелеева — Григория Георгиевича Белых — «Республика ШКИД» не переиздавалась, т. к. упоминать его имя в печати было нельзя. Л. Пантелееву неоднократно предлагали переиздать книгу только под своим именем, но он возмущенно отказывался. О переиздании стало возможным хлопотать только после смерти Сталина и после реабилитации Г. Белых.
124
По предложению кинорежиссера Л. О. Арнштама и по договору с Мосфильмом Л. К. работала над киносценарием о лейтенанте Шмидте, фильм по которому не был поставлен.
Дорогой Алексей Иванович.
Я задумала статью о редакционной работе. Есть договоренность с «Новым Миром». Мыслей тоже скопилось достаточно. А вот материала не хватает! Подумайте только: мы все в нем купаемся, а как доходит до дела, никто мне ничего не дает. Мне нужны рукописи с пометками редактора. Не какими-нибудь особенными, а с обыкновенными — так, чтобы можно было понять, к чему редактор клонит, что он подсказывает, куда тянет — хотя бы в языке. Очень, очень Вас прошу, дорогой Алексей Иванович, поглядите в Ваших архивах — не найдете ли чего выразительного?