? la vie, ? la mort, или Убийство дикой розы
Шрифт:
чувствуешь стоны каледонского ветра?
И детская надежда, выстеганная кнутом уроков жизни, пылкая любовь, так и оставшаяся без ответа, или жестокое отчаяние, смешанное с удушливой ненавистью — все это было тленом, который должен был подвергнуться забвению. Старые чувства исчезнуть и на их место прийти нечто новое, чему открыться можно лишь освободившись от ненужных условностей внешнего мира, забравший у меня радость и вместо нее подаривший скорбь, облаченную в одежду из слез и крови. Мир, который был этим деревом, а я висел на одной из его веток, подвешенный за шею и не способный сбросить крепко стягивающую горло петлю, а некто затягивал
Может быть и мне повезет…
Я услышал хруст, произведенный ботинком, ступившим на опавшую ветку. Он нарушил священную тишину чащи. Я резко обернулся. Темный покров взволновано заколыхался, и из зарослей кустов выскочила девочка. Хрупкая, одетая в черную шелковую блузку без рукавов и синие джинсы, с коротко вьющимися черными волосами и челкой. Редкие пряди случайно падали ей на глаза, густо обведенные тенями; взволнованное дыхание срывалось с пунцовых, чуть приоткрытых губ. Съежившись то ли от порывов ветра, то ли от моего пристального взгляда она казалась еще меньше, словно мышка. Она выглядела так, будто только что сбежала с какой-то тусовки.
— Что ты здесь делаешь? — спросил я сурово.
— Разве тебя это волнует? — резко отозвалась она.
— Абсолютно ни сколько.
Наступила пауза. Я ужасно злился на нее за то, что она спугнула то мгновение и оно пропало. Я больше не чувствовал. Как будто это место нагло осквернили.
Девочка подошла ближе и, подняв взор на дерево, тут же отвернулась. Улыбка выступила у меня на губах.
— Ты боишься их? — произнес я с усмешкой.
— Вовсе нет.
— Тогда почему отворачиваешься?
Она не ответила, по-прежнему не желая смотреть. Ветер играл двумя темными прядями волос на ее лбу, будто невидимый дух заботливо укладывал их.
— Как тебя зовут?
— Аделаида, — вымолвила она тихим почти неслышным голосом. Смахнула со лба челку, которая вскоре вернулась на прежнее место, обхватила себя за плечи изящными тонкими руками, словно вырезанными из слоновой кости.
— Иди домой, Аделаида.
— У меня сегодня день рождения, — призналась девочка, глядя куда-то в сторону. Меня немного смутил ее отстраненный тон. И она начала свой рассказ:- Свое пятнадцатилетие я праздновала с друзьями… Мы сидели в гостиной и обсуждали новый фильм, вышедший недавно с Биллом О'Галаханом. Он играл там роль простачка идиота, который приезжает в Лос-Анджелес и встречает в случайном кафетерии свою бывшую учительницу, в которую когда-то был по уши влюблен. Кажется, с этой встречей в нем просыпаются старые чувства и он начинает страдать по ней. Весь фильм он пытается заполучить эту старую училку…
Мы говорили о нем, а я все не могла понять о чем мы ведем беседу. И в какой-то момент меня охватило неизвестное чувство. Я захотела сбежать оттуда. Наверное, я сошла с ума, — она грустно улыбнулась. — Все стало каким-то тусклым, безжизненным, я стала испытывать отвращение ко всему, что любила раньше. Я задала себе всего один вопрос: что я здесь делаю? И не смогла себе на него ответить… Я не знала куда иду, словно на чей-то неведомый зов. И ноги привели меня в это место.
— Как интересно, — вяло отозвался я, скрещивая руки на груди, —
Она внимательно на меня посмотрела. Глаза ее были чисты, но полны загадки, и сверкали в темноте.
— Нет, — уверено сказала она.
— Значит, ты тоже пришла на зов смерти, — подвел я итог. — Любопытно, что подобное хорошо описано в медицинском справочнике болезней, когда человек думает, что он мертв — синдром Котара называется. А ты не думаешь, что уже мертва? — внезапно спросил я.
— Как это возможно? — удивлено захлопала ресницами Ада. — Я же чувствую свое тело.
— Может быть это не тело? — спросил я, и замолчал, взбираясь на один из каменных валунов, брошенных рядом с высокоствольным буком, затем продолжил: — Что если то, что ты испытываешь лишь воспоминание о прошлом, с которым ты не хочешь расставаться? Память призрака живет вечно, но она не приносит ему ничего кроме жгучей и отвратной боли.
Она нахмурилась. Кажется задумалась над тем бредом, что я любезно ей предложил, и после недолгого молчания спросила:
— И ты тоже мертв?
— Нет. — ухмыльнулся я. — Я только собирался это сделать.
— Почему? — с заинтересованным лицом обратилась она.
— Не знаю. — пожал плечами (признаюсь, с некоторым позерством), словно наш разговор проходил у меня дома перед камином. — Мне сложно ответить на этот вопрос. Иногда я и сам теряюсь в загадках своих чувств, и не могу даже в мыслях подобраться к тем ощущениям, чтобы передать их себе. Это… так странно — испытывать что-то и не знать, что именно. Ты будто себе не принадлежишь.
— Странно, — эхом повторила она за мной с задумчивой миной, после чего добавила: — Мои родные тоже меня не понимают, а друзья смеются, когда я пытаюсь с ними об этом заговорить. Они считают это ненормальным и не желают меня слушать…
— Их желания написаны на их же лицах… Но никогда не думал, что такая как ты придет сюда из-за «подобных» проблем.
— Что значит «такая»? — с ледяными нотками в голосе спросила она, уперев руки в бока.
— Такая… — снова повторил я, потеряв мысль, которая помогла бы все разъяснить и потому сморозил самую что ни на есть откровенную глупость, позабавив тем самым даже себя. — Имел ввиду… красивая!
Она вдруг холодно расхохоталась, видимо, уничтожая подступающее к лицу смущение.
— По-твоему, если я обладаю красотой, то у меня не может быть чувств?
— Я не это имел ввиду. Просто у таких как ты обычно другие заботы…
— А ты значит играешь роль непризнанного всеми шамана? — перебила Аделаида, обводя руками воздух.
— О чем ты говоришь?
— Да брось, это написано на твоем лице.
— Ты конечно не такая глупая как я думал… Но ты ошибаешься.
Лес вновь погрузился в глубокую дрему. Ветер успокоился и тихо шуршал в траве и зарослях листьев, за пределами чащи где-то вдалеке раздавалось стрекотание сверчков. В безмолвии мы провели пару минут.
Аделаида сощурила глаза и наконец произнесла:
— Значит это твой зов я слышала у себя дома.
У меня чуть было не отвисла челюсть.
— Чего? — вскричал я, вцепившись пальцами в валун, чтобы не упасть.
— Я пришла сюда из-за тебя, — обвинила она меня бесстрастным ледяным тоном.
— Не правда… Ты сумасшедшая!
Она громко рассмеялась и ее переливчатый, как прозрачный ручей, смех увеличился от моего обалдевшего лица, ибо заявление ее было в наивысшей степени чудным.