? la vie, ? la mort, или Убийство дикой розы

Крам Марк

На набережной были люди, они медленно проходили мимо, словно не хотели уходить или им было некуда идти. Они старались не касаться друг друга, не приближаться, не смотреть в глаза, и все-таки не удаляться друг от друга слишком далеко, чтобы не разойтись, не потеряться. Тогда я хотел прочесть их мысли, увидеть их чувства, понять, что их тревожит и, наверное, в чем-то убедить себя. Мне хотелось думать, что не я один сошел с ума, и есть те кто думает о том же.

— Они так одиноки, — произнес я небрежно себе под

нос.

— Почему ты решил, что они одиноки? — спросила Ада, вырывая меня из раздумий. — У них есть свои родные и близкие, которых они очень любят и к которым спешат, чтобы поскорее их увидеть.

— То-то я гляжу, они так торопятся, — скептически буркнул я.

— Может быть это ты одинок? — она взглянула мне в лицо.

— Может быть, — ответил я после короткой паузы. — Мне необходимо быть в одиночестве. Ведь я поэт.

— Да? — девушка усмехнулась. Длинный черный локон выбился из ее прически и вольно затрепыхался на ветру, но она не торопилась его поправить. — Продекламируешь что-нибудь из своих стихов?

— Думаю, что нет.

— Да ладно.

Я засмотрелся на ее милое личико.

— Это не очень хорошая идея.

— Тейт.

Переступил с ноги на ногу и гравий захрустел под ботинками. Громко прокашлялся, выпуская изо рта морозный пар, и после секундной нерешимости с выражением прочел:

— Не может быть!

Сказал однажды кто-то

Нет! Может!

Сказал другой

Аделаида, улыбаясь,

Кивает головой…

Конец

Аделаида с забавной комичностью изображая серьезное выражение лица, как бы удивившись, закивала головой.

— Ты и импровизировать умеешь, — сказала она.

— Нет, я просто пророк.

Она рассмеялась.

— Какое глубокое и тонкое стихотворение!

— Многие критики в нем утонули.

— Что о нем говорит Байрон?

— Байрон? — моя бровь в удивлении сама поползла наверх. — А он не умер?

Аделаида наклонилась к моему уху и шепотом проговорила так, что я почувствовал ее приятное ровное дыхание и дрожь пробежала по телу:

— Ну, ради такого стихотворения он воскрес, чтобы сообщить о бессмертном таланте его создателя.

— Издеваешься над моим творчеством?

— Ты первый начал! — ответила она с задорной улыбкой.

Темная набережная почти опустела. Остались только мы и еще какой-то старик, сидевший на скамейке. Кого-то он напоминал.

— Как в старые добрые, — вздохнул я и отвернулся к реке, покрытой мелкой серебристой рябью, будто мерцающие в глубокой ночи осколки хрупкого голубого жемчуга. — Так много времени прошло с тех пор. Чем ты себя занимала, пока меня не было рядом? Скучала поди.

Ада язвительно рассмеялась:

— Я? Скучала?! Еще чего!

— Можешь не оправдываться, я все пойму.

— Это ты все никак не хотел расставаться! — воскликнула она. — Наверное, каждую

ночь вспоминал, надеялся, грезил о том, что когда-нибудь мы снова встретимся.

— Так, продолжай, пока мне все нравится. О чем ты еще думала?

— Узнаю старого Тейта, — сказала Ада с шутливым упреком. — Точнее того самодовольного мальчишку из леса.

— А я узнаю чокнутую девочку из города…

Мы замолчали и мгновением позже взорвались от хохота. Старик встал со скамейки и побрел в темноту.

— Если серьезно, что ты делала, когда переехала в другой штат?

— Ничего особенного, — она пожала плечами. — Поступила в школу, окончила ее и уехала из этого противного города навсегда. Он мне не нравился. Я всегда хотела свободы, хотела путешествовать по миру, знакомиться с новыми людьми и наслаждаться красотой… Знаешь, это может показаться странным, но я училась в лиге Плюща.

— Серьезно? Ты с кем-нибудь там встречалась?

— Да, был один парень. Но это было недолго. По нему было видно, что он прошел туда из-за своего отца.

— Что было потом?

— Он променял меня… на экономику.

— Ого, — я присвистнул от удивления. — Зря время не тратил.

— Да, — кивнула девушка. — во время учебы между студентами идет жестокая конкуренция и о дружбе или любви речи быть не может. Такова политика их заведения — в блеске престижа выдается сухая и бесчеловечная основа. Видел бы ты как он радовался, когда я не прошла по балам — это было так странно, даже жутковато. Но мне было просто неинтересно оставаться там.

— Значит, не доучилась в лиге Плюща. И что — ты бросила все и просто отправилась странствовать, как пилигрим?

— Типа того.

— И много где побывала?

— Ну…

— Париж?

— Там клёва.

— Да ладно? — с сарказмом возразил я. Она промолчала. — Лондон?

— Почему ты называешь только столицы? Или ты думаешь, что я устраивала тур по главным городам мира?

— Просто это первое, что приходит мне на ум. Ну хорошо, Каир?

Она неуверенно кивнула.

— Что? Ты и в Каире была? Ты шутишь?!

Она снова кивнула, приоткрывая розовый рот в лукавой улыбке.

— Да ты разыгрываешь меня!

— А ты такой доверчивый, — сказала она сквозь смех, хватаясь за мое плечо, — я не смогла сдержаться.

— Очень остроумно, да, ты развила этот талант до уровня мастера.

Дальше мы продолжили идти уже молча, покинув набережную, шагая по улице и каждый шаг отдавался в памяти гулким эхом прошлого — звуками музыкальных инструментов: кларнетов и труб; веселым живым смехом, вкусом шартреза и манящим вдали зеленым сиянием, словно огни эльфов; а еще разбросанный в воздухе конфетти, уже использованный лежал на сырой земле вперемешку с четками. Запах специй, свободы, чего-то нового и неизъяснимого…