? la vie, ? la mort, или Убийство дикой розы
Шрифт:
— Что же это — рай не для тебя?
— Видимо, рай не для меня, — решительно заключил.
Ада нежно прикоснулась ладонью к моей щеке. Ее тонкие изящные пальчики были как капли воды после горячего пустынного солнца.
— Думаю, ты слишком много отдаешься книге, — с беспокойством сказала она. — Ты одержим ей.
— Знаю, — повернулся к ней. — но кроме этого романа и тебя у меня больше ничего нет. Я должен закончить его.
— Тогда возможно тебе поможет это, — с этими словами Аделаида навалилась на меня (ее шелковые волосы коснулись моего лица) и страстно примкнула сладкими губами. После продолжительного поцелуя, испив все чувства, она отстранилась и мы тяжело задышали.
— Да, это было…
— Неплохо?! — с возмущением вскричала она, присаживаясь на траве. — Вы напрашиваетесь, молодой человек, чтобы я вас убила! Учтите, тогда вы точно получите свою трагедию о какой мечтали!
Я засмеялся. Это ее только сильнее раззадорило и Аделаида в шуточной манере принялась колотить меня по груди, пока я не воспользовался моментом и не повалил ее на мягкую траву. Ночное поле синее в дивном цветении асфоделей мерцало в переливах лунного сияния. Северный ветер, пролетавший в этот момент мимо, колыхал ароматные цветы, словно живое море, охваченное синим пожаром. Горел бледный странник Эосфор, предупреждавший рассвет. Ночь утомленно отступала прочь, уступая место долгожданному дню, и все вокруг приходило в движение, словно свершался последний этап всех героических мифов — великий анабасис.
***
Она не беспокоила меня несколько дней, моя великолепная муза. Не хотела отвлекать от написания книги, но я не переставал повторять, что она и есть мое вдохновение.
Время проходило большую часть в праздности за рабочим столом, за которым, откинувшись на спинку стула и закрыв глаза, я погружался в видения разнообразные, в которых настраивался на нужную волну. На письменном столе залитом светом лампы в мирной обстановке умещалась ручка, пустая кофейная чашка, карандаш и ворох листьев, подвергнутых правке и исписанных дикими невообразимыми рисунками маленьких человечков, приносящих в жертву хлебный мякиш богу — гигантскому таракану.
«Я, родивший тебя на свет, изначально по природе своей ненавистным к миру. Мог ли ты знать, что где-то на земле, изнывая от той же печальной жажды, живет несчастный твой Создатель, пытающийся воплотить тебя в сюжет? Я буду строг к тебе, но как возможно по-другому? И все невзгоды, выпавшие на твою пресыщенную светом долю, я по крупицам соберу и отделю зерно от плевел, три мрачных песни о тебе сложу…
Несчастна судьба проклятого. Но не лейте понапрасну слезы, дорогие мои, иначе они могут кончиться. И охладеют ваши души. Сердца затвердеют, покроются коркой, станут сухими, как каменные статуи древнегреческих героев трагических поэм. Не расточайте свое горе. Храните молчание как совершенную тайну. Слезы целебные применяйте, как опытный врач, на бедных, больных и обреченных. Надежду людям дарите. Любовью открывайте им чудеса. Оставьте, демонов оплакивать не подобает. А наш герой был именно таким, открыв в себе неисчерпаемую злость и ненависть, и гордость, и великое презрение, что если б выражалось в жидкостях, то затопило бы весь мир. Жестокость, которой он не находил иного объяснения — он с детства с нею был.
Как счастлив был он на заре своей юности, отдававшейся ему без остатка, не требующей ничего взамен, но даже тогда в нем содержались сомнения, которые росли и крепли с каждым днем, пока кружным путем не привели его к ужасной цели, как будто бездна поселилась в нем.
Демон в духе, но не во плоти. Возможно, не такой величавый и прекрасный, каков однажды запечатлел на мистической картине один одержимый навязчивыми образами художник, которого именовали Врубель. Мне следовало бы заручиться его поддержкой, тот загадочный и трагичный посланник иного мира, не признанный при жизни и болезненно подверженный влиянию демонических сфер…»
Это все на что меня хватило, далее этого закрывала пелена тумана из другой реальности. А если я пробовал, превозмогая
Нет! Нет! Проклятье! Это не должна быть романтика, скатывающаяся в пресную слащавую муть! Я должен показать зло! Возвеличить ужас так, чтобы возопить и он в противоестественной своей форме был омерзителен, гадок и страшен — и главное, чтобы он был потусторонним… Как описать неописуемое? Как пробудить своего спящего демона грез?
Мне не хватило на это чувств, не хватило видений, и вдохновение, как побитая камнем дворняга, скулит и отступает прочь во тьму, словно опасаясь чего-то неведомого. Но я должен заразиться ими! Погрузиться в эту бездну безысходности сполна. Населить мир трагедией духов, чтобы затрепетали волосы на коже. Чтобы более не осталось сомнений.
***
Винсент знал чем я занимаюсь. Следующей ночью я отправился в бар, чтобы выпить и как следует обдумать идею. Сумрачное помещение было полупустым. На сцене играла какая-то малоизвестная рок-группа — пели о темной стороне, завладевшей их телами, которая превращала их из людей в жестоких монстров. Группа называлась «Волчата из Бирмингема».
Вокалист топтал сцену ногами, яростно прыгал на ней, как будто не контролировал свою голову так, что длинными волосами хлестал себя по лицу. Неистово по звериному выл в микрофон.
— Что если твоя душа давно мертва, а жизнь — это бессмысленный сон, который ты обязан досмотреть до конца? — я процитировал строчку из одной песни и отпил из стакана виски со льдом.
Какая-то девушка в красном платье весь вечер в красках рассказывала Винсенту о том, как нашла гениальный способ уличить парня в измене, застукала его с другой и чуть не убила, но потом одумалась и вот теперь сидит здесь, заливая радость или горе абсентом. Винсент, с присущим ему хладнокровием, стоял, прислонившись левой рукой к стойке, а в правой руке держал белую тряпку, которой протирал отполированный прилавок. Ближе к полуночи дама в красном расплатилась за выпивку и, как птичка, упорхнула в уличную тьму.
— Как удивительно слушать такие истории, — сказал Винсент после ее исчезновения.
— И что в них удивительного? — буркнул я.
— Все. Такая искренность человека еще заинтересованного жизнью иногда может открыть тебе гораздо больше десятка описанных сухим научным языком книг. Равнодушие — вот что нас губит.
— Ну, значит я уже погиб.
— Ты ждешь Страшного суда, когда бы мог воскреснуть из мертвых и возвестить хвалу существующей Истине?
— А чего ждать тем кто ни во что не верит? Искания привели меня в тупик.
Взор Винсента потускнел. И когда я уже собирался позвать его, он будто вернулся после долгих утомительных странствий.
— Знаешь, — внезапно произнес он, — иногда то, что мы ищем, мы уже давно нашли, но еще не поняли этого и продолжаем метаться, словно больные смертельной болезнью. Когда другие в своих ритуалах ищут богов, гоняются за откровениями и мистическими переживаниями, проливая чужую кровь на алтари или зарываясь в тонны сумеречных книг — ты вдруг понимаешь, что уже нашел свое подлинное счастье, этот сокровенный волшебный цветок. — Винсент не отрываясь уставился на меня пронзительными черными глазами и сказал: — Ты можешь быть философским камнем для другого человека, точно также как он может служить философским камнем для тебя. Ваша глубинная связь — это тот же алхимический закон, действующий в природе, который оказывает поистине невероятные влияния на человека и его душу — сие духовное отношение может вознести его до божественного неба или низвергнуть до адских глубин.