Лабинцы. Побег из красной России
Шрифт:
Левее нас тянулась цепь больших и малых курганов, а непосредственно за ними следовал крутой обрыв, волнистые кочугуры, ниже которых текла наша Кубань.
– За
На полпути между этими станицами, по сигнальной трубе, весь корпус выстроился в резервную колонну, остановился и спешился. Штаб корпуса маячил на очень высоком остроконечном кургане у самого обрыва и на уровне головы общей резервной колонны. Полки чего-то ждут. Вдруг раздался мелодичный звук сигнальной трубы, короткими рывками:
— СОБЕРИ-ТЕСЬ!.. РАЗЪЯСНИ-ТЕ!.. ВСЕ УЧЕНЬЕ-Е!
Этот сигнал указывал «на сбор начальников отдельных
— ВСАДНИКИ ДВИГАЙТЕ ВАШИХ КОНЕЙ, В ПОЛЕ, НАМЕТОМ, РЕЗВЕ-ЕЙ! — что означало прибыть широким наметом.
И вот два начальника дивизий со своими начальниками штабов и старшими адъютантами, восемь командиров полков со своими адъютантами, командиры батарей и командир Партизанского отряда широким наметом поскакали к кургану со своими конными вестовыми, всего до 40 всадников.
Подскакав к кургану, спешились и быстро взобрались по крутому подъему к штабу корпуса, который стоя заканчивал свой походный завтрак. На небольшой скатерти, раскинутой на самом пупе кургана, еще была закуска. Далеко внизу стояла спешенная конная масса казаков, тысячи в три.
Ничто — ни этот завтрак, так принятый у офицеров на походе, ни теплое весеннее утро, ни вид спешенного корпуса и дивный ландшафт местности к югу, за Кубань, насколько хватало глаз, — нисколько не сказали бы постороннему человеку, что происходит один из этапов трагического отступления армии. Все было так, словно происходит не война, а легкий и приятный маневр мирного времени.
— Кто хочет закусить, господа? — ласково обратился генерал Науменко к нам, старшим начальникам, остановившимся перед ним.
Все мы, козырнув, отказались, так как прибыли за какими-то важными распоряжениями от командира корпуса. Генерал Науменко сказал нам очень коротко и просто, буквально так:
— Господа!.. Мы идем в Грузию. Там Кубанская армия будет реорганизована для новой борьбы. Казаки вольны идти со своими офицерами туда или оставаться в станицах. Препятствий им ни в чем не чинить.
Для всех нас это была полная неожиданность. Нашего мнения по этому поводу он не спросил, как никто и не задал ему никакого вопроса. Сказал, взял руку под козырек и предложил тут же все объявить своим полкам.
После этих слов у меня параллельно пронеслись в голове две мысли. Одна приятная, что мы идем в Грузию и там переформируемся для новой борьбы, а вторая — неприятная, тяжелая, что казаки могут идти, а могут не идти с нами, офицерами, по добровольному своему желанию.
Потом, делясь впечатлениями со старшими начальниками корпуса, все находили, что вторая половина сообщения генерала Науменко была опасна для полков и могла внести большое расстройство в умы казаков.
Пока же все мы козырнули своему командиру корпуса, сели в седла и поскакали к своим частям.
Я решил сам сказать своей 2-й дивизии о сообщении генерала Науменко, для чего посадил полки в седла, чтобы мне было видно казаков и чтобы они яснее услышали мои слова.
При глубоком затаенном молчании выслушали казаки мою короткую речь. Выслушали, и полки продолжали стоять молча, послушно в строю, словно ничего и не случилось. Я же после этих слов ожидал, что вот-вот из строя раздастся
Но этого, к счастью, не случилось. И все полки, родные нам кубанские казаки, также молчаливо последовали от этого кургана, что между станицами Казанской и Тифлисской, в неведомую даль и в полную неизвестность за своими начальниками.
В некоторой заграничной казачьей печати подчеркивалось, что генерал Науменко этим своим заявлением якобы «демобилизовал свой корпус», что совершенно не соответствует действительности129. Казаков расспрашивать тогда не приходилось, но со своими помощниками и командирами сотен 1-го Аабинского полка говорилось откровенно, и все они заявили, что казаки воодушевились тем, что «теперь мы оторвемся от противника, войдем в Грузию, там отдохнем (морально, конечно) и с новыми силами перейдем в наступление».
Мы все не сомневались, что в портах на Черноморском побережье, в Туапсе и Сочи, заготовлены большие запасы фуража и продовольствия для всей Кубанской армии; с грузинским правительством заключен договор, и мы туда идем, как в дружественную и православную страну.
Несомненно, что только вчера приезжавший в наш корпус командующий Кубанской армией генерал Улагай имел директивы от главнокомандующего генерала Деникина — передал все это генералу Науменко, который и высказал их нам.
Возможно, что генерал Науменко, как офицер Генерального штаба, видел гораздо дальше нас, строевых начальников, неискушенных в политике, вернее, ничего в ней тогда не понимавших и послушных воинской дисциплине, что война фактически окончена не в нашу пользу. И чтобы не вести казаков в полную неизвестность и не быть морально ответственным перед ними, предложил идти в Грузию только желающим.
В станицах Тифлисской и Ладожской
29 февраля (високосный год) корпус вошел в Тифлисскую. Эта была последняя станица нашего Кавказского полкового округа. В 1-м Кавказском полку мирного времени тифличане считались молодецкими казаками, хорошими наездниками, а в гражданской — стойкими против красных.
В тот же день я проехал к памятнику-обелиску, поставленному станицей 34 казакам бывшего моего конного отряда, расстрелянным красными 24 марта 1918 года после нашего неудачного Кавказского восстания.
Рядом могила командира 1-го Кавказского полка, полковника Орфе-нова130, погибшего под Царицыном в 1919 году. Его я хорошо знал по Манычскому району, где мы вместе командовали полками в 3-й Кубанской дивизии генерала Бабиева.
Он гусар. Добрый человек и храбрый офицер. И в боях тогда — он на английском седле, в кителе, в фуражке, в пенсне и со стеком в руке. Казаки искренне полюбили его, и по ходатайству фронтовиков станица приняла его в казаки.
Судьба словно нарочно посылала мне жуткие этапы переживаний по родным станицам. Грустно перекрестился я, глядя на обелиск, на котором были написаны фамилии расстрелянных казаков и среди них — их начальника, всем известного в полку по Турецкому фронту, младшего урядника Романа Кольцова.