Лабинцы. Побег из красной России
Шрифт:
Сережа оказался большой молодец и достойный муж. Он так умело успокаивал жену и, наконец, привел ее в порядок. Вступился и я, сказав, что «мы еще вернемся». Говорил, а самому было стыдно за свои слова. Когда вернемся?.. Каким способом? Этого я совершенно не знал.
Сережа «вернулся» очень скоро. Выехав впереди полка, почему-то прямо в Екатеринодар, не зная маршрута нашего корпуса, 4 марта он был отрезан красными от переправы через Кубань и хвоста многочисленных обозов многих войск, скрыто вернулся в Казанскую, был арестован, сослан в Ростовский лагерь и скоро расстрелян в Армавире
Так пролитой кровью братается Казачество.
В Казанскую, вместе с Кавказской бригадой, прибыл и мой «хоперский выезд» с кучером Максимом-воронежцем. Там все мои лучшие офицерские вещи, два комплекта холодного оружия, серебряный кинжал деда, призовые жетоны и боевые ордена.
Негласно ходили слухи, что «мы идем в Грузию», там переформируемся и двинемся снова освобождать свою Кубань-Отчизну. Поэтому я заранее уложил все это, и вот — они со мной.
Мой крестный отец — грузин, поставщик 1-го Кавказского полка седлами, всем казачьим воорркением и обмундированием. Он умер, но в Кутаисе живут его жена и дочка, моя сверстница, как и много их родственников. Щегольну я там — думалось мне.
Горькое разочарование и обида: все вещи с тачанкой, кучером и адъютантом, сотником Сережей Севостьяновым, попадут красным через 5 дней, и мой багаж в походе будет составлять лишь то, что было на мне.
Выступление корпуса в станицу Тифлисскую
В приказе по корпусу назначено: 2-я Кубанская дивизия, еще при темноте (указано время), сосредоточивается на площади у станции Милованово, а 4-я Кубанская и другие части — западнее станицы Казанской.
В полной темноте штаб дивизии подошел к указанному месту, но своих полков не нашел. Спешившись чуть западнее вокзала, штаб ждал их. Проходит минут пятнадцать — полков нет. Стояла ночная тишина. В ней мне почудилось, что у вокзала слышен какой-то разговор и так знакомый лязг стремян. Думаю — может быть, полки выстроились на северной стороне от железной дороги, где нет никаких построек?
Посылаю двух ординацев выяснить — в чем дело? Но не прошло и 5 минут, как они прискакали обратно и быстро докладывают, что у вокзала — красная конница.
— Как?.. Как вы узнали?.. Не ошиблись ли вы? — как ужаленный бросаю им короткие вопросы.
— Никак нет, господин полковник! Когда мы подъехали и спросили — какой полк, нам ответили — «18-й кавалерийский». Ну, мы сразу же поняли, что это красные. И скорее сюда. «А вы какого полка?» — крикнули они. Но мы им ничего не ответили и поскакали назад.
— Сади-ись, — тихо скомандовал, и штаб шагом двинулся на запад, по улице между пустынными гумнами.
— Какого полка? — слышу позади себя, между конским топотом, совсем «неласковые слова» и неказачий выговор.
И, не отвечая, быстро перевел всех в широкую рысь.
— A-а!.. Белые, вашу разэтак мать! — закричало несколько голосов, и тут же раздались выстрелы с седел. Стояла полная темнота, и пули красных пролетели над нашими головами.
Уже светало, когда штаб дивизии
— Ваше превосходительство! Как же это так случилось? — удивленно и обиженно спрашиваю я командира корпуса генерала Науменко, узнав от своих командиров полков, что сам генерал, стоя у дороги, направлял полки 2-й дивизии не на условленное место, а прямо «по дороге к станице Тифлисской».
— Вы меня извините, Елисеев, но когда же Вы успели проскочить к вокзалу? Я хотел и Вас завернуть сюда, чтобы не терять времени, — говорит он, как всегда ласково, и улыбается.
— Да ведь нас, штаб дивизии, красные могли бы захватить живьем, если бы я не послал ординарцев выяснить — кто на вокзале? — удивленно-возмущенно докладываю и рассказываю, как это было.
У меня от страха, что красные могли нас захватить, только сейчас выступила та холодная капля пота, предвестница возможной беды. Тогда было не страшно, а вот теперь, вслед — стало очень страшно. Спешив штаб, ведь я мог пройти в вокзал с начальником штаба, даже без ординарцев! И конечно, «живьем» попасть в руки красных. Или изрубили бы они нас, при сопротивлении. Все это только сейчас выявилось «в реальность» — что могло бы быть?.. Я же умышленно продвинулся со штабом чуть вперед, чтобы дать место полкам на небольшой привокзальной площади, чем избег непосредственно встречи с красными.
Генерал Науменко искренне смущен и говорит:
— Ну, Вы уж не обижайтесь, Елисеев, это моя вина.
Его начальник штаба, приятный полковник Егоров, молчит. Молчит и мой начальник штаба дивизии, 65-летний старик, генерал Арпсгофен. А что они об этом думают, офицеры Генерального штаба, я не знаю.
«Хорошее извинение», — думаю я и ругаюсь в душе, отчетливо сознавая, что подобные ошибки в распоряжениях могли бы дать трагические результаты. Но Науменко очень корректен в обращении, и я не могу на него сердиться.
Еще «не остывший» от негодования, я «наскочил» на командиров полков.
— Приказ читали по дивизии — где сборный пункт?.. И когда?.. Так почему же не шли туда?.. Да еще опоздали! — серьезно говорю им, сплошь своим друзьям.
— Что опоздали, то это да, господин полковник! — отвечает мне старший из них и самый смелый на слова. — Но потом сам командир корпуса указывал нам двигаться в другую сторону. Как же было не исполнить это приказание? — оправдывается полковник Булавинов.
И тут же вновь возмущается «штабами», словно рад еще одному случаю, чтобы по заслугам раскритиковать высшее начальство. Это меня успокаивает, и мы уже улыбаемся с ним.
«Мы идем в Грузию»
Длинной, узкой лентой в колонне «по-три» весь корпус вытянулся по дороге в станицу Тифлисскую, отстоящую от Казанской в 25 верстах. Вправо, насколько хватало глаз, была равнина. Далеко-далеко, параллельно нашему движению, по ней пробегала железная дорога, которую обозначали телеграфные столбы.
Дальше, за железной дорогой на север, на горизонте показалась длинная кишка конницы красных. Она так же шла на запад, как и мы. И шла шагом, будто бы боясь подступить к казачьим станицам.