Лабинцы. Побег из красной России

Елисеев Федор Иванович

Было сыро в природе. Стояла жидкая грязь. К обеду наш корпус вошел в станицу Ново-Лабинскую. Как не похожа была эта маленькая станица на наши большие, что остались на том, правом берегу родной Кубани! Бедность сквозила во всем. Редко попадались дома «под жестью». Бедные постройки. Во дворах мало амбаров. Непросохшая грязь еще более подчеркивала непрезентабельность станицы и толкала душу на грустные размышления.

Находясь в своей квартире, слышу зурну, тулумбас, тарелки и лихую, с зычным подголоском, казачью песню. Быстро выскакиваю на крыльцо и вижу небольшую колонну конных казаков в черкесках с красными башлыками за плечами. Они пели какую-то веселую

песню, и чисто по-линейски — образно и сноровисто, словно мы и не отступаем «в неизвестность». Меня это удивило. Даже в моем 1-м Лабинском полку после сдачи Кавказской уже не слышно было песен. Как это случилось — не знаю. Безусловно, произошел психологический перелом в умах всех, и уже и сами командиры не вызывали, как бывало, бодрящим возгласом: «Песенники, вперед!»

Потом казаки-ординарцы говорили, что «то прошли шкуринцы». Но мне казалось, что это проходили сотни 1-го Линейного полка. «Шку-ринцев», как таковых, тогда в том районе не было. 1-й и 2-й Кубанские Партизанские конные полки были расформированы при мне еще в станице Невинномысской, по нашем приходе-отходе «от Воронежа», а 1-й и 2-й Хоперские полки, как основные «шкуринцы», находились в это время в 3-й Кубанской казачьей дивизии генерала Бабиева, отступавшего по маршруту Ставрополь—Невинномысская—Майкоп.

За Лабой-рекой. В черкесском ауле

С утра 6 марта красные появились в виду станицы. Это было неожиданно. Корпус немедленно снялся, перешел Лабу и двинулся на юг, в черкесские аулы. 1-му Лабинскому полку приказано было быть в арьергарде и, перейдя Лабу, охранять переправы через нее.

Капитальный чугунный мост красного цвета через Лабу был уже взорван кем-то до нас. Он всей своей тяжестью, как-то беспомощно осел в воду только в южной своей оконечности, но не потерял вида. По небольшим каменьям и голышам полк перешел реку вброд. Глубина доходила до животов лошадей. Без затруднений прошли вброд все пулеметные и санитарные линейки.

Правый берег Лабы здесь был высок, а левый — сплошная сырая луговая равнина, проросшая камышом и кустарниками.

До обеденного времени было спокойно. Красные, видимо, сосредотачивались. Неожиданно затрещал ружейный и пулеметный огонь с их высокого берега, который становился нетерпим. Вдруг с главного участка сорвалась 4-я сотня умного и доблестного есаула Сахно и рассыпанным строем, широкой рысью, пошла на юг, подгоняемая уже шрапнельными разрывами.

Сбив сотню с главного участка, красные перенесли свой огонь на весь полк. Сопротивляться было и нечем, и бесполезно. При полку не было артиллерии, и стрелять по своей же казачьей станице, где засели красные, было недопустимо. Красные били нас артиллерийским огнем сверху, а казаки, прижавшись на окраинах пролесков, ждали, когда шрапнель противника стукнет окончательно «по макушкам».

Начались потери в людях. 4-я сотня оставила труп убитого казака, не имея возможности подобрать его. И, потеряв охрану главной переправы, полк лавами, широкой рысью, пошел на юго-запад, подгоняемый шрапнельным огнем почти прямой наводкой.

Навстречу полку, по дороге, скачет небольшая группа всадников. Потом она остановилась. От нее отделился один человек и скачет нам навстречу. В нем я узнал генерала Науменко. Он в одной гимнастерке.

— Храбрые Лабинцы-ы!.. НЕ ОТСТУПА-АТЬ!.. Вперед за мною-у! — выкрикнул он.

— Почему Вы отступаете, Елисеев?!. Вперед!.. Надо удержать равнину перед аулами! — говорит

он мне.

Я ему четко докладываю, что красные расстреливали полк сверху, как хотели, и единственное спасение было — отойти назад.

В это время на широких рысях подошел начальник штаба корпуса полковник Егоров с несколькими ординарцами и, как-то загадочно посмотрев на меня, обратился к генералу со следующими словами:

— Вячеслав Григорьевич, поедемте назад. Пусть Елисеев тут сам распоряжается. Да и обед наш еще не закончен.

К моему удивлению, генерал сразу же согласился с доводами Егорова, громко поблагодарил «славных Лабинцев за боевую работу», и все они наметом пошли назад, к аулам.

Сбив нас на переправах и отбросив от них, красные не пошли за нами в полуболотистую равнину, и я с арьергардным полком, простояв полдня под их артиллерийским огнем, отошел в Ульский аул.

Об этих днях написал мне коренной Лабинец М.Г. Енин, казак станицы Урупской, следующее: «Всего этого — я участник. Плыть через Кубань мне не пришлось, потому что я переходил ее через мост с пулеметами. Перейдя на левый берег, там был камыш, и там мы залегли. Большевики нас заметили и стали обстреливать из артиллерии, и рядом

ЛАБИНЦЫ. ПОБЕГ ИЗ КРАСНОЙ РОССИИ ^_Z_

со мною был убит казак стаканом от шрапнели, и этим же стаканом была убита лошадь под другим казаком. Имена их не помню. После этого мы пошли на Царский Дар».

Здесь Енин путает. Этот бой происходил на левом берегу Лабы, как я описываю, но не на левом берегу Кубани. Там боя не было.

«А помните ли бой под селом Садовым?» — добавляет он. Отвечаю: отлично помню, и это будет описано.

Письмо заканчивается так: «Много можно говорить, но письмо малое. Но славный мой 1-й Аабинский полк был один из храбрых и переносил на своих плечах великие тяжести и без ропота. Мы были молоды тогда, и своих предков мы не посрамили. Мы делали все, что было в наших силах, и даже больше. Царство небесное храбро погибшим за Край Родной и честь и слава еще живущим. 1-го Лабинского полка, подхорунжий Михаил Енин»¹*⁰.

В настоящее время (в 1963 г. — П. С.) подхорунжий Енин числится в рядах Кубанского Гвардейского дивизиона. Тогда ему было 20 лет от рождения. В своем полку он был безотлучно, начиная со Святого Креста в 1918 году, о чем и сообщает.

Только единицы остались в живых от храбрых. И это есть радость.

Свернувшись в колонну, полк вошел в аул Ульский или иной по названию — не помню. Меня всегда прельщали черкесские аулы какой-то своей мусульманской таинственностью и, обязательно, суровостью, замкнутостью.

Перейдя болотистую речку, приток Лабы, мы вступили в аул, скученно расположенный на пуповидной небольшой возвышенности. Слева — высокий глинобитный дом со многими узкими окнами на север, словно бойницами, из которых выглядывали на казаков черные глаза многих женщин и подростков. На улицах ни души. Полку приказано пробыть здесь до вечера и потом присоединиться к корпусу, который сосредоточится в крестьянских селах Филипповское и Царский Дар.

Выставив сторожевое охранение, полк отдыхает по квартирам. Вдруг является ко мне командир 2-й сотни сотник Луценко и беспокойно докладывает, что его сотня «смущена». Казаки хотят поехать в свои станицы, чтобы попрощаться с родителями, со своими семьями. Он просит моего личного воздействия на казаков, иначе некоторые казаки могут покинуть строй.