Лабинцы. Побег из красной России
Шрифт:
Я не верю своим ушам и посылаю ординарцев, чтобы полк немедленно построился в конном строю.
Мое сердце приятно успокоилось, когда я увидел, что на небольшой бугорчатой аульной площади сотни полка были в полном составе. Несколько казаков 2-й сотни все же покинули ее строй, уехали домой —
«чтобы в последний раз повидаться с семьями и потом вернуться в полк», как доложили они своему сотенному командиру.
Никого и ничего не спрашивая, говорю всему полку, что «как бы ни хотелось казакам пройти по своим станицам и в последний раз повидать свои семьи — по маршруту — это сделать невозможно.
Это подействовало. Никто и ничего не спросил из строя. Но потом мои помощники, полковник Булавинов, войсковой старшина Ткаченко и командир 4-й сотни, как самый старший из сотенных командиров и самый авторитетный из них, есаул Сахно, придя ко мне, доложили:
— Этот бой, за Лабой, такой беспомощный, без артиллерии, когда красные расстреливали казаков со своего высокого берега, произвел на всех очень неприятное и тяжелое впечатление.
Они подчеркнули мне:
— Если мы идем в Грузию, то зачем же вести ненужные бои и терять в боях людей?.. Надо «оторваться» от противника и идти к намеченной цели.
И просили об этом довести до сведения командира корпуса.
Я и сам так понимал, почему при первой же встрече с генералом Науменко доложил об этом.
— Да, конечно, Елисеев, Вы правы, но мы должны считаться с общим фронтом, поэтому и задерживаемся на намеченных рубежах, — спокойно, как-то с грустью, закончил он.
Когда полк собирался к выступлению, на площади аула появилось несколько стариков черкесов. Вид их был подавленный. Они явно боялись прихода красных.
Один черкес лет сорока, в белом бешмете и при кинжале, с черной густой подстриженной бородой, общим своим видом очень нарядный, к длинной сучковатой терновой жердине привязывал небольшое белое полотнище. К нему подъехал сотник Луценко и отобрал револьвер. Я это увидел.
— Зачем Вы это сделали? — спрашиваю его с упреком.
— Да как же, господин полковник!.. Он привязывает белый флаг, чтобы мирно встретить большевиков!.. Вот за это я и отобрал револьвер, — отвечает сотник.
Самыми непримиримыми врагами красных на Кубани были наши черкесы. Это все знали. Знал и я, почему твердо и определенно говорю сотнику Луценко:
— И все же — верните револьвер черкесу. Пусть лучше у него отберут оружие красные и сделают из него еще большего врага, но нам, покидая аул, слышать проклятия к казакам-соседям от гордых и благородных черкесов недопустимо.
Выслушав это, Луценко с седла бросил револьвер в сторону этого нарядного черкеса. Тот его поднял и, приложив правую руку к сердцу, низко поклонился мне.
Пополнение 2-й дивизии офицерами
Филипповские хутора и Царский Дар переполнены войсковыми частями. Сюда, видимо из Майкопа, прибыл в корпус командир Кубанской бригады, полковник Шляхов151 и, как старший в чине, назначен временно командующим 2-й дивизией. Я вернулся в свой полк.
Прибыл из станицы Гиагинской законный командир 1-го Кубанского полка полковник А.И. Кравченко и вступил в командование своим полком.
В командование 2-м Кубанским полком вступил полковник Гетманов Иван152, казак Лабинского отдела. Он окончил Оренбургское училище в 1908 году, когда оно было юнкерским. Генерал Михаил Демьянович Гетманов153, проживавший недалеко от Нью-Йорка, как-то сказал мне, что это его двоюродный брат.
В станице Аадожской влились в свой 1-й Аабинский полк братья Калашниковы, есаул и сотник. Оба они учителя. Умные и словоохотливые, братья были приятны в разговорах. Старшие офицеры-лабин-цы встретили их очень приветливо, как старых сослуживцев. Богатых родителей станицы Ладожской — они захватили с собой большие запасы всего съестного и даже кадки пчелиного меда из своей пасеки.
Все это мне очень понравилось, как усиление рядов корпуса.
В моей душе происходили внутренние неприятности. Во-первых — я и здесь, в центре сосредоточения всего корпуса, не нашел своей полковой тачанки с адъютантом, сотником Сережей Севостьяновым, где находились все мои вещи. И весь мой «командирский багаж» заключался лишь в том, что было на мне, то есть — пара белья, бешмет, черкеска и — ничего больше.
Во-вторых — со мной, также верхом на лошади, была сестренка Надюша. Я считал, что она совершенно напрасно уехала из дому, а не осталась с беспомощными там бабушкой, матерью и двумя сестренками-подростками. Оставить ее одну в станице или в мужичьих селах было опасно. И я решил отправить ее в Майкоп, в доброе и многочисленное семейство Париновых, у которых когда-то наша группа учеников-тех-ников жила на полном пансионе.
Объявил свое решение Надюше. И каково было мое удивление, когда она заплакала.
— Почему?!. Почему ты плачешь, Надюша?.. Ты едешь в Майкоп, как в свой дом, люди они хорошие, переждешь там несколько дней, пока красные утихомирятся, и потом вернешься в Кавказскую, ты там нужна всем, в особенности маме и бабушке, — говорю ей.
У нас в семье слова старшего брата являлись для младших законом. И умная Надюша это отлично знала. После расстрела нашего отца она с жутью вспоминала красных и смертельно боялась их. Но все же, раз говорит старший брат, это надо выполнить. Она молча, с горючими слезами стала собираться в отъезд.
Об этом узнали офицеры полка. Все те же авторитеты — Булавинов, Ткаченко и Сахно — приступили ко мне очень активно:
— Федор Иванович, да что же Вы делаете?.. Куда Вы отправляете Надюшу... барышню, одинокую, ее ведь каждый может обидеть! Позвольте Вас просить оставить ее в полку! Мы сами будем следить за ней, если она Вам в тягость! — как-то с жалостью говорили они. — Она будет наша полковая дочь, — закончили они.
В особенности активен был войсковой старшина Ткаченко, человек по натуре суровый, но его серо-голубые глаза всегда ярко выражали его душевные переживания.
Должен еще раз подчеркнуть, что эти три офицера, хотя летами и старше меня, были настолько серьезны, рассудительны и всегда тактичны со мной, так преданы интересам полка и воинскому долгу, как редко можно было встретить тогда. К тому же они были все очень хорошо воспитаны. Теперь, после «многих бурь» за границей и понижения благородства в людях, недоброжелательства, даже и среди былого братского казачества между собой, эти три офицера 1-го Аабинского полка являются исключительным примером.