Лабиринт для Слепого
Шрифт:
Подполковник тяжело поднялся, поправил одежду, застегнул одну пуговицу и решительно, с мрачным, побледневшим лицом направился из палатки в сторону щитового побеленного домика.
«Хоть бы он смог договориться! – думал Глеб. – Хоть бы он смог договориться…»
Подполковник вернулся через полчаса.
– Ну? – вопросительно посмотрел на своего непосредственного командира Глеб Сиверов.
– Что «ну»? Там какой-то старший лейтенант, засранец, говорит, что хрен с ними, с нашими ребятами, что, спасая их, мы положим в пять раз больше людей.
– Но ведь это же наши!
– Я
– А они?
– А они стоят на своем.
– Что за старший лейтенант? Откуда он взялся?
– Да новенький, из Москвы… Поливанов, что ли.
– Поливанов? – пробормотал Глеб, он не мог вспомнить эту фамилию.
Представители Москвы менялись очень часто. Побыв в районе боевых действии месяц или два, они уезжали, получив орден и очередное звание. Они даже не видели вблизи этой жестокой войны, не видели и не хотели видеть – боялись ее. В боях, как правило, они не участвовали, сидели в палатках или щитовых домиках, писали бумаги, посылали радиограммы, вели какую-то непонятную игру. Время от времени кого-нибудь арестовывали, и человек исчезал.
– Сволочь – выругался Глеб, хотя и был довольно сдержанным человеком. – Сука!
– Понимаешь, Сиверов, получается странная ситуация: они как бы делают вид, что ничего не знают, будто ничего не произошло, вернее, согласны сделать такой вид. Значит, мы можем действовать. Мне придется взять ответственность на себя. Но если что-то случится – мне не сносить головы, – сказал подполковник и потер седые виски ладонями.
– Но мы же всегда так делаем, товарищ подполковник.
– Да я знаю. Плохо то, что эти люди, которые прилетели недели две назад, мне не знакомы. И я не знаю, чего от них ожидать. Может, это просто проверка на вшивость, может, они хотят меня спровоцировать.
– А вас-то за что?
– Наверное есть за что. Ведь мы все не без греха…
Звучала музыка. Глеб Сиверов сидел, понурив голову, в своей мастерской, в глубоком кресле, и кулаки были сжаты так сильно, что суставы побелели Воспоминания накатывались одно за другим, как кадры какого-то ужасного фильма – бесконечно повторяющиеся, страшные, со взрывами, с ночными вспышками, с линиями, прочерченными в темноте трассирующими пулями.
– Этот Поливанов что-то задумал. Представляешь: старлей, а диктует всем нам.
– Ну, так что будем делать? – Глеб задал вопрос и ждал, опершись кулаками на стол.
– Что делать.., что делать… Извечный "вопрос, – хмыкнул подполковник, достал носовой платок, вытер вспотевшее лицо, крепкую, обожженную солнцем шею. – Сколько тебе надо людей? – словно через силу проговорил он.
– Я возьму только своих.
– Сколько?
– Человек двенадцать мне хватит – Это много, – сказал подполковник, – я могу дать тебе только восемь.
– Восемь так восемь, – кивнул головой Глеб и поправил ремень.
– Бери вертолет, бери восемь человек, оружие и действуй Держи со мной связь.
Глеб быстро собрал людей. Это были проверенные парни – те, на кого он мог положиться. Они все доверяли друг другу, понимая один другого с полуслова, даже не с полуслова – достаточно было знака,
В камуфляже, вооруженные до зубов, они загрузились в вертолет. Завертелись лопасти, затрещал мотор, и вертолет тяжело оторвался от раскаленной солнцем, растрескавшейся площадки. Земля медленно качнулась и начала уплывать вниз.
– Командир, закурить можно? – спросил Леня Говорков, двадцатичетырехлетний крепыш из Саратова.
– Да, закури, если хочешь.
Сигарета пошла по кругу. Глеб смотрел на этих парней, но за их лицами он видел лица тех двоих, что сейчас в горах отстреливаются от наседающих душманов.
«Наверное, они, как всегда, засели на какой-нибудь маленькой площадке и, прячась за камни, отбиваются из последних сил. Мы должны до них добраться раньше, чем их убьют!»
Быстро смеркалось. Глеб понимал, что найти своих в темноте будет чрезвычайно сложно. Но он был уверен, что точно так же поступили бы и его друзья, случись с ним такое. А ведь подобное случалось с ним не раз.
Война была полна неожиданностей, ужасных и кровавых. Бывало, что самая безобидная ситуация превращалась в трагическую. Обыкновенный перелет – каких-то двадцать-двадцать пять километров над территорией, которую контролируют наши. Вертолет взлетает, все сидят расслабившиеся и спокойные. И вдруг – выстрел…
Вертолет вспыхивает и падает.
Сколько погибло вот так, в простой ситуации, когда не думаешь о смерти!
Или на какой-нибудь узкой горной дороге… Идут, идут БТРы, радисты переговариваются, сообщая, что впереди. И вдруг обвал, взрывы с одной и с другой стороны, и машины с бойцами оказываются отрезанными, отрезанными от всех. Справа пропасть, слева отвесная стена, а с двух сторон завалы. И тогда в эфир летят отчаянные позывные, радисты сходят с ума. По броне стучат пули, металл раскаляется, до него невозможно дотронуться. А солнце нещадно палит. И ясно, что прийти на помощь никто не сумеет.
И спасительный вертолет не сможет прилететь и сесть.
Тогда приходится бросать технику и, прижимаясь к камням, перебегать, переползать, пробиваясь к своим, выходя из окружения. А «духи» сидят за камнями и методично, по одному, отстреливают солдат. И тогда не знаешь, откуда ждать смерти, и тогда хочется прижаться к камням, зарыться в них. Но камни тверды, и невозможно спрятаться в них. А пули свистят, высекают из камней искры, отламывают острые, ранящие осколки.
И остается только молиться и просить Бога, чтобы как можно скорее начало темнеть.
С наступлением темноты появляется маленький шанс вырваться из окружения, пробиться и выйти из смертельной петли. БТРы уже горят, черный дым стелется над горячими, как наковальня, камнями. И, задыхаясь от пыли и гари и нечеловеческого напряжения, солдаты тащат раненых. А пули свистят, взрываются гранаты, и кажется, что наступил последний. Судный день. С отвесного обрыва летят вниз огромные валуны.
Земля будто раскалывается на куски, рушится, и негде на этой земле укрыться маленькому человеку в камуфляжной форме с автоматом в руке.