Лабиринт для Слепого
Шрифт:
Пескаренко пожал плечами, вновь скривил свои тонкие губы.
– Не хочу я этим заниматься, не хочу. Ведь мы смерть делаем. Смерть… – тихо прошептал Пескаренко прямо в ухо своему шефу.
– А когда я работал в институте, в Лаборатории, и делал всякую чертовщину для ВПК, я что, не смерть делал? А ты чем занимался? Вспомни, вспомни, что мы синтезировали в лаборатории.
Пескаренко нахмурился.
Его шеф говорил правду. Ведь до того, как они стали заниматься наркотиками, Бархатков и Пескаренко в лаборатории закрытого НИИ разрабатывали химическое оружие, вернее,
Станислав Семенович вытащил из кармана носовой платок, вытер вспотевшую лысину. Он был готов к подобным разговорам со своими подчиненными и не удивлялся им. Бархатков считал, что каждый ученый время от времени начинает ныть, капризничать, вес ему не нравится. И в это время самое главное – укрепить надежду и веру в человеке, убедить его, что он делает то, что нужно.
Правда, Станислав Семенович был человеком далеко не глупым и сам прекрасно понимал, какой дрянью им приходится заниматься, но ничего лучшего придумать не мог. За границу его никто бы не выпустил, ведь он всю свою жизнь проработал в закрытом институте и знал слишком много. Хотя Бархатков не сомневался, что все эти сведения – секрет полишинеля. И на Западе, и на Востоке обо всех их разработках прекрасно осведомлены…
За окнами микроавтобуса было темно, и только время от времени наступающая ночь прорезалась вспышками фар. Однажды навстречу промчалась «скорая» с включенной мигалкой и сиреной, и всполохи синего света сделали лица сидевших в микроавтобусе похожими на лица мертвецов.
Олег Владимирович Пескаренко даже поморщился, увидев лысую голову своего шефа. Бархаткой был похож на покойника такие же заострившиеся черты, тонкие и полупрозрачные, лицо, отливающее мертвенной синевой. Даже глаза блестели мертво под толстыми стеклами очков.
"Интересно, когда Бархаткова будут хоронить, он наденет свои очки? – подумал Олег Пескаренко и тут же улыбнулся. – А почему это он сам их будет надевать?
Ему наденет кто-нибудь из близких…"
– Ты чего разулыбался? Настроение улучшилось?
Радуешься встрече с женой, с детьми?
– Да нет, Станислав Семенович, я просто подумал, что когда нас убьют или расстреляют, мы будем выглядеть так, как сейчас.
– А как мы сейчас выглядим? – ничего не поняв, спросил Бархатков.
– Выглядим как покойники.
Павел Иннокентьевич Кормухин, кандидат наук, один из лучших специалистов по анализу, сидел запрокинув голову и закрыв глаза, его острый кадык вздрагивал.
– Видишь, Олег, Павел спит себе и ни о чем не думает.
– Ему хорошо, у него детей нет, один живет. Вернее, дети-то есть, а жены нет, семьи нет. Они же развелись.
– Ну и зря, – заметил Бархатков. – Ты хоть не вздумай бросить свою Инну. И передай ей привет.
– Спасибо, передам, – сказал Пескаренко и усмехнулся.
– И не ухмыляйся, как придурок. Все идет хорошо.
Еще годик поработаем, а потом можно всю жизнь ничего не делать. Будем читать журналы, удить рыбу и писать статьи.
– Куда мы будем писать статьи?
Два охранника время от времени поглядывали на ученых.
Без Олега, конечно, ни Кормухин, ни Станислав Семенович Бархатков ничего не смогли бы сделать. Ведь Олег Пескаренко был одареннейшим человеком, почти гением. И то, что умел делать он, было уникальным.
Кормухин и Бархатков понимали, что если бы этот еще молодой человек попал в хорошие руки и занимался чем-нибудь важным, то скорее всего, через десяток лет он стал бы лауреатом всех премий. Возможно, стал бы всемирно известным ученым.
А в этой стране, после всех пертурбаций, происшедших с ней, такие ученые были не нужны.
И почти год Олег маялся без работы, время от времени перебивался репетиторством, готовя всевозможных бездарей для поступления в вузы. Он был химик и биолог, читал на пяти языках. В течение полугода освоил компьютер и научился работать на нем так, что один мог заменить двадцать высококвалифицированных программистов. Потеряв такого человека – Бархатков это понимал, – все их тайное производство лишится очень важного звена, лишится своего мозга и двигателя. Все последние разработки были сделаны именно Олегом Пескаренко, тридцатишестилетним ученым в расцвете сил.
– Олег, может, тебе надо отдохнуть? Не два дня, а неделю или даже месяц?
– Я не знаю, Станислав Семенович, – пожал худыми плечами Олег Пескаренко, – я просто хочу все бросить.
– Разве тебе не интересно работать?
– Уже не интересно. Поначалу было занятно, а сейчас, когда все поставлено, мне нечего делать.
– Займись какой-нибудь проблемой. Мы тебе мешать не будем.
– Где? В этом засраном доме? Да тут нет и половины тех приборов, которые мне нужны.
– Приборы можно купить. Только скажи, какие – и их тут же привезут.
– Что, можно перевезти весь наш институт? Все лаборатории, компьютеры?
– Нет, конечно, – усмехнулся Бархатков, – но кое-что из необходимого тебе будет доставлено и смонтировано.
– Нет, я не хочу. Ведь все, что я ни сделаю', тут же используется на какие-то гадкие цели.
Охранники переглянулись и стали прислушиваться к разговору ученых. Савельев строго-настрого их предупредил, чтобы они слушали все, о чем те говорят. Слушали и запоминали, а затем докладывали ему.
Но до сих пор разговоры были обычными. И то, что Пескаренко спорил с Бархатковым – это тоже было обычным. Охранники знали, что Олег Пескаренко по складу своего характера очень скандальный человек и даже там, на объекте, как они его все называли, Пескаренко часто кричал и спорил, требуя то одно, то другое, возмущаясь качеством реактивов или несовершенством приборов.