Лабиринт памяти
Шрифт:
Слишком грубый намек на то, что у сидящего перед ним мужчины не было никого, кто переживал бы за его судьбу. Но намек этот действия не возымел, а лишь вызвал легкую улыбку, и Илья продолжил.
– И потом, если следовать вашей логике, вы тоже должны расплатиться за то, что совершили.
– А разве я не расплачиваюсь? Мне предстоит жить с тем, что я сделал.
Теперь уже Илья усмехнулся про себя. Ну, конечно, это другие должны расплатиться жизнью, а его наказание – это жить «с тем, что он сделал». Даже понимая, что человек, сидящий перед ним болен, Илья не может сочувствовать ему. Он убийца. Илья еще смог бы как-то понять того, кто убил ради
– Но, вы же сами сказали, что за убийство нужно наказывать убийством. Или я вас как-то не так понял?
– Я никого не убивал! Убивают, когда хотят намеренно причинить зло. А я карал за поступки. Разница, по-моему, очевидна.
Как бы хотелось Илье сейчас сказать ему в ответ, что нет никакой разницы. Нет, и быть не может. Любой, кто лишает жизни другого человека – убийца. Даже если он делает это ненамеренно, случайно или в силу приказа. Возможно, в какой-то мере это снимает с него вину, но он все равно убийца. И мотив не имеет особой роли, ибо нет такого мотива, который позволяет убивать. Даже месть не является достаточным основанием. Может быть понята – да, может, но решаясь на месть, человек добровольно примеривает на себя роль убийцы. Даже если его оправдает толпа, в душе он все равно будет жить дальше с осознанием, что он убил.
Перед ним же сейчас сидел убийца и психопат, которому не было оправдания. Желание сказать правду в лицо было настолько сильным, что Илья даже отвернулся на несколько секунд. Внимательный спокойный взгляд карих глаз сейчас раздражал его. Он сам понимал, что это непрофессионально, неверно. Он должен быть выдержанным. И не просто потому, что он врач-психиатр, который работает с очередным пациентом, а еще и потому, что он должен войти в доверие к этому психопату. А иначе как он выполнит то, ради чего он вот уже второй месяц бьется с этим убийцей.
– Допустим. Но почему вы решили, что именно вы должны наказать виновных. Отчего вы сами добровольно взвалили на себя этот груз.
– Но кто-то ведь должен был. Почему не я?
– И вам нравилась эта роль?
Снова усмешка. При этом красивое лицо несколько скривилось, и Илья даже удивился, настолько теперь оно показалось ему уродливым. А еще каким-то хищным и жестоким. Наверное, именно с подобной усмешкой он и убивал свои жертвы. Удивлялись ли они столь разительной перемене так же, как Илья сейчас.
– Не имеет значения, нравится нам то, что мы делаем или нет. Значение имеет лишь тот факт – как мы это делаем. Ведь вы не заблуждаетесь по поводу того, что каждый с удовольствием выполняет свою работу. Это далеко не так. В большинстве случаев не так. Это очень далеко от истины. Хотя, что есть истина – это тоже спорный вопрос. Но сейчас не об этом. Так вот, мне повезло, я действительно получал некое удовольствие, очищая мир от ненужной мрази, которая не должна была родиться.
Некое удовольствие – вот как! Илья внутренне поежился от хладнокровия, которым были пропитаны слова и вся поза его собеседника. А еще подумал о том, что за два месяца он и на йоту не продвинулся вперед. Несмотря на весь свой опыт работы с подобными экземплярами в этом случае он все время словно натыкается на прочную невидимую стену, которой окружил себя его собеседник.
Хоть тот и содержится в одиночке, и кроме как общения с Ильей, почти не видит людей, но это не вынудило его, как других в подобных случаях, стремится к таким вот беседам. Все пациенты, с которыми Илья работал ранее, довольно быстро уставали от недостатка общения, да к тому же, в силу природного тщеславия – а оно было у каждого первого, ему еще не встречался пациент, который не гордился бы своими «подвигами» – чувствовали потребность высказаться, рассказать о том, что совершили. Здесь же прямо противоположная картина. Илье порой кажется, что их беседы тяготят не только его.
– И именно в силу того, что вы испытывали некое удовольствие, вы продолжали убивать?
– Отчасти, но главное это то, что люди, которых я лишил жизни, заслужили это. Я ведь вам уже говорил.
– Да, я помню. Точно так же, как помню о том, что вам совсем не было жалко ни слабых женщин, ни беззащитных детей.
– Если вы снова возвращаетесь к Ярохину, то он не был ни слабым, ни беззащитным. Он, несмотря на свой возраст, был подлым, коварным и продуманным.
– Но ведь у вас были и другие жертвы? Возможно те, о ком следствие не знает. В чем была их вина?
Ну, вот, он задал главный вопрос, получить ответ на который, его и наняли. Ради этого он вот уже два месяца безропотно сносит высокомерие и грубость этой мрази.
Грубый смех, последовавший за этим вопросом, заставил Илью вздрогнуть. Он уже понял, что ответа на поставленный вопрос он не получит. По крайней мере, сегодня. Сколько же еще времени ему понадобится, чтобы выполнить задание и получить деньги, которые ему жизненно необходимы прямо сейчас?
***
За шесть долгих, очень долгих лет, прошедших с того момента, как Юлька пропала, жена так и не оправилась от потрясения. До сих пор она наивно надеялась, что Юля живая и здоровая переступит, наконец, порог родительского дома. В комнате дочери все так и осталось на своих местах. Ни одна вещь не была переставлена. Наталья даже не позволила горничной отправить в стирку небрежно брошенный дочерью перед уходом в университет халат. Он так и лежал сиротливо оставленный хозяйкой на кое-как заправленной широкой кровати. Дочери не нравилось, когда ее постельного белья касались чужие руки, поэтому кровать она всегда заправляла сама, но культа из этого не делала. Постельное белье прикрыто и ладно.
Наталья теперь почти все свое время проводит в комнате дочери. От слез лицо стало усталое и морщинистое. И вообще она заметно постарела, так как больше не видит смысла в том, чтобы следить за собой.
Ему все-таки немного легче, у него есть работа, которая хоть на время позволяет забыться, а у Наташи нет ничего. Уже давно, с самого рождения Юльки, вся ее жизнь ограничилась уходом за дочерью. Юля стала смыслом ее жизни, единственным занятием. И вот теперь этот смысл пропал. Так как других детей у них не было. Как-то не получилось.
Возможно, Наташа гораздо легче бы перенесла смерть дочери, если бы точно знала, что та мертва. Да, им обоим было бы нелегко. Хоронить детей вообще противоестественно. Но так они хотя бы знали, что с ней случилось. У них была бы могила, на которую можно было бы прийти, поплакать, принести цветы…
Но по воле судьбы, они лишены этого. Юля пропала, и за шесть лет они так и не узнали, что случилось с их дочерью. И вот эта вот неизвестность гложет сердце и разъедает его похлеще любого яда.