Лабиринт памяти
Шрифт:
Они вышли на набережную, а следом повернули на безлюдную, едва заметную аллею, освещаемую лишь безжизненным светом фонарей. Обычно аккуратно подстриженные, кроны деревьев и кустарники в этой части «Магнолии» были неухожены и заброшены, вдалеке виднелось сиротливое бунгало, давно покинутое людьми, а вдоль мощёной дороги, усыпанной пожухлыми листьями, ютились одичалые скамейки. Казалось, молодое солнечное лето покинуло эту улочку уже давно, уступив место вечно угрюмой старухе-осени, прочно обосновавшейся здесь, где всё дышало тоской и одиночеством.
Гарри присел на первую встретившуюся
Ветер лениво гонял сухие листья под ногами, жалобно нашёптывал свою одинокую песню, и, казалось, не было конца той печали, которую хранил в себе этот странный закоулок в самом сердце «Магнолии».
— У вас с ним всё серьёзно?
Гермиона поражённо посмотрела на Гарри, который, не двигаясь, сидел в той же позе. Она не могла вымолвить и слова, ведь его вопрос настиг её совершенно неожиданно, как пуля настигает затаившегося в укрытии бойца, как хищник настигает беззащитную жертву на водопое, как шторм настигает тихую гавань в солнечный день.
— Ответь честно, — после затянувшегося молчания перевёл Гарри на неё требовательный взгляд.
И Гермиона наконец ответила правду.
— Я не знаю.
Гарри горько усмехнулся и уже хотел отвернуться, как она начала говорить:
— Я правда не знаю. Послушай, Гарри, всё произошло слишком стремительно, я сама не заметила как…
Она осеклась, а в его глазах вспыхнул недобрый огонёк.
— Как что?
Гермиона глубоко вздохнула.
— Как это началось.
Гарри заметно расслабился, услышав её ответ. Он молчал какое-то время, словно мысленно подбирал слова, а потом шумно выдохнул.
— Прости меня, Гермиона. Я вёл себя как полнейший идиот.
При этих словах она на миг замерла, а затем эмоции обрушились на неё, и Гермиона не знала, чего в ней сейчас было больше: счастья, что стена молчания, наконец, рухнула, или раскаяния за своё поведение.
— Нет, Гарри, это ты меня прости! Я должна была всё рассказать, но… не смогла. Всё слишком сложно, и я совершенно не знаю, что будет дальше и будет ли вообще.
Он поднял на неё взгляд, в котором было столько всего…
— Гермиона, ты знаешь, я недолюбливаю Малфоя и считаю, что он не достоин тебя. Но по какой-то непонятной мне причине он единственный человек, который делает тебя по-настоящему счастливой. И, как бы мне ни хотелось, чтобы ты выбрала Рона… — Гермиона взяла его за руку в ободряющем жесте, — как бы мне этого ни хотелось, я понимаю, что с ним ты никогда не будешь такой счастливой, как…
— Гарри…
По её щекам уже текли слёзы, но он перебил её:
— Нет, дай мне договорить, пожалуйста. В тот день, когда я застал тебя с Малфоем, первой моей мыслью было, что он просто решил использовать тебя, воспользоваться удобным моментом и переспать с тобой. Но потом я увидел то, что меня разозлило ещё больше: он смотрел на тебя так, словно ты принадлежала ему,
Гарри на миг замер, обратив на неё пылающий взгляд.
— Но вскоре я понял, что ты смотришь на него точно так же, — расслабившись, он вновь отвёл глаза в сторону. — По сути, в тот момент вы оба принадлежали друг другу, каждый нуждался в другом. И я так страшно разозлился! Я правда не понимал, Гермиона, как ты можешь хотеть быть с ним, с человеком, который столько лет травил тебя, делал всё, чтобы превратить нашу жизнь в ад, и в общем-то у него это получалось.
— Он изменился, Гарри, — устало прошептала Гермиона, поражаясь, как она может быть такой спокойной внешне и при этом беззвучно плакать.
— Я знаю. И только поэтому могу принять тот факт, что ты выбрала его, а он выбрал тебя.
Он замолчал, стараясь успокоиться, а затем прикрыл глаза.
— Я до сих пор не понимаю, почему хорошие девушки влюбляются в плохих парней, таких, как Малфой или… Забини, — горько произнёс он, и что-то в его голосе заставило Гермиону встревожиться.
Она пристально посмотрела на Гарри: на его плотно сжатые губы, на его напряжённую складку на переносице — и ахнула от внезапной догадки. Что если он…
— Я ведь знаю, Гермиона, — словно прочитав её мысли, тихо сказал он.
Сердце слишком громко стучало, стучало так, что, казалось, этот звук не смог заглушить даже сильный порыв ветра, вмиг встревоживший всё вокруг.
Нет, не может быть.
Словно почувствовав её взгляд, Гарри смело заглянул ей в глаза.
— Я знаю, что Джинни любит Блейза.
Видимо, может.
Гермиона в ужасе закрыла рот рукой. В глазах Гарри читалось мрачное торжество, а она лишь мотала головой, не в силах произнести хоть слово. Святой Мерлин, как много ошеломляющей правды ей ещё предстоит узнать? Правды, которая переворачивала весь мир с ног на голову и заставляла чувствовать себя абсолютно беспомощной?
— Но… как? Откуда… — сбивчиво начала говорить она: казалось, дар речи вернулся к ней лишь частично.
— Откуда я знаю? — горько усмехнулся Гарри, запрокинув голову, и вновь взглянул на неё. — Гермиона, я не слепой. Я видел, как Джинни регулярно приходили письма, которые она читала, закрывшись в своей комнате, а потом плакала. Я не знал, от кого они, но не решался спросить. Наверное, я уже тогда понимал, что ответ мне не понравится.
Он помолчал несколько секунд, закусив верхнюю губу.
— Но однажды она забыла письмо на столе в своей комнате. Помню, сова принесла его рано утром, и она, по всей видимости, успела лишь распечатать конверт, когда её срочно вызвали на тренировку «Холихедских Гарпий». Я зашёл к ней в комнату, надеясь застать её там, но она уже аппарировала. И тогда я увидел письмо. — Его голос стал тише. — Гермиона, я долго сомневался, читать его или нет, но… Я не смог сдержаться.
— Ох, Гарри… — укоризненно покачала головой она.
— Да, я знаю, что совершил ужасный поступок, но я ничего не мог с собой поделать! Я любил Джинни и хотел быть рядом с ней, но при этом мне нужно было знать, что она по-прежнему свободна, что она всё так же любит только меня…