Лабиринт Ванзарова
Шрифт:
Сидя в кабинете, Шереметьевский услышал, что чиновники здороваются с Ванзаровым. И поспешил лично приветствовать нового друга.
Ванзаров опять копался в донесениях полицейских участков. Что ему понадобилось в заурядных происшествиях? Не мог Шереметьевский разгадать. Он подошел к столу, на который ложились депеши от приставов, по-отечески похлопал Ванзарова и выжал улыбку.
– Похвальное усердие, друг мой. Нашли что-то важное?
Ванзаров держал листок с грифом 2-го участка Александро-Невской части.
– Пристав
Леонид Алексеевич искренно не понял, что тут может интересовать: пристав помощь не запрашивает, дела никакого нет – наверняка пьяная упала, уснула и замерзла насмерть. Столько таких несчастных по весне находят.
– Чем-то поможет вашему делу?
Ванзаров отложил листок в стопку.
– Какому делу, ваше высокоблагородие?
«Ах ты ж, зараза», – более на себя рассердился Шереметьевский. Нельзя с этим субъектом напрямую. Слишком умен. И вид еще разбойничий.
– Ну зачем так официально, друг мой. Простите мое любопытство, исключительно по-дружески: вот уже которую неделю сводки изучаете.
Глаза Ванзарова были чисты, как у шулера. Исключительный наглец.
– Удовлетворяю научный интерес, господин коллежский советник.
Шереметьевский справился с улыбкой.
– В чем же ваш интерес?
– Хочу найти закономерность, научиться делать прогноз о том, когда и сколько будет совершено преступлений. Чтобы постараться предотвратить хотя бы отдельные.
Леонид Алексеевич был умен достаточно, чтобы видеть: над ним потешаются. Буквально смеются в лицо. Ну какие прогнозы и предотвращения? Они же сыск, а не волшебники. Нет, темнит, наглец, что-то серьезное утаил. Никак не подобраться. Чем бы его зацепить?
Начальнику сыска пришла в голову мысль настолько простая, что почти гениальная: выведать за праздничным столом. У пьяного язык развязан.
– Поддерживаю ваши научные изыскания, – сказал он. – Получите результат, ознакомлюсь с большим интересом. Но уже после праздников. А нынче такие чудесные дни предстоят, о науке думать грех. Вот что, друг мой, позвольте пригласить вас к нам на елку… Нет, нет, отказа не приму! Супруга моя будет рада видеть вас, наслышана о ваших подвигах. Да и дочери тоже… У нас просто, по-домашнему, но весело. Жду вас в первый день Святок, 25 декабря, к вечеру. Ваше слово?
Выбора не осталось. Ванзаров вынужден был обещать. И даже пожать протянутую руку. Шереметьевский не отстал, завел разговор о том, какая в этом году выплачена щедрая надбавка к жалованью, «на гуся», и как чиновники благодарны директору Департамента Зволянскому за заботу, и так далее…
Ванзаров терпеливо слушал. И тут в помещение сыска заглянул чиновник 3-го участка Казанской части, который располагался на первом этаже полицейского дома. В участке был установлен телефонный аппарат, а в сыске нет. Приставы
– Пристав 2-го Спасского просит прибыть в Апраксин рынок, – доложил он.
– Что там еще? – выразил недовольство Шереметьевский: бесцеремонно прерывают важный разговор. Не просто важный, а расчетливый.
– Вроде купца в лавке повесили.
Леонид Алексеевич не успел придумать, кого из чиновников отправить: нужно самого ушлого, чтобы сумел спихнуть дело. Зачем под праздники разбираться с трупом? Пусть пристав пыхтит.
– Ваше высокоблагородие, разрешите мне заняться.
Не просит, а будто приказывает. Надо стерпеть, до поры до времени.
– Ну зачем вам, друг мой, утруждать себя? Дело наверняка пустяковое, опять пристав ленится самостоятельно расследовать.
Ванзаров уже шел к вешалке.
– Много времени не отнимет. Гляну, что там произошло.
– Вы уж постарайтесь, – начал Шереметьевский и прикусил язык. Чуть не приказал скинуть дело на участок. Исполнительный чиновник сумеет, а этот наглец назло в сыск заберет. А может, просто сбежал от душевного разговора? Или ищет чего-то? Кто его разберет.
Вот ведь болячка проклятущая.
Доктор Миллер ненавидел шумные праздники. Столица веселилась, а Обуховская больница пожинала плоды. Перепившие, переевшие, сломавшие ноги и руки, разбившие голову и выпившие по ошибке кислоту, выпавшие из саней, замерзшие в снегу, попавшие под конку и прочие увечья и напасти, какие и выдумать нельзя, сыпались как из рога изобилия в приемный покой. Каждый день Святок доставлял в больницу раз в пять, а то и в семь больше пациентов. Другой праздник, какого доктор Миллер ожидал с трепетом, – Масленичная неделя. До нее далеко. Святки бы пережить.
Проверив запасы самого необходимого: бинтов, ваты, морфия, йода, брома и рвотного, Август Адамович собрался в тишине и спокойствии выпить чаю. Дверь приемного кабинета распахнулась. На пороге торчал санитар в халате, не отличавшемся чистотой. Здоровенный мужик пучил глаза и малость подрагивал. В больнице всегда так: как нарочно, объявляется дело, которое не может ждать.
– Чего тебе, Ергушин? – раздраженно спросил Миллер.
– Там… Там… – пробормотал санитар, икнул и махнул рукой позади себя.
– Выражайся ясно или отправляйся вон, – привычно сказал доктор.
Запинаясь и путаясь, Ергушин понес такую чушь, что Августа Адамовича охватила тоска: ну вот, пожалуйста, уже начинается. Санитар наверняка хватил спирта. А ведь толковый, сколько лет в больнице служит.
– Хочешь сказать, из мертвецкой покойник вышел?
Ергушин яростно мотнул головой.
– Постучал оттудова. Сам открыть не мог, значит, то есть. У нас дверь на запоре.
– А Печенкин где был? – спросил Миллер, надеясь, что второй санитар трезвый.