Лабиринт Ванзарова
Шрифт:
– Тут и был… Лежал на полу.
– Пьяный?
– Как можно, Август Дамыч… В обморок Петя впал. Как из мертвецкой постучали, он и брякнулся.
Будучи образованным человеком, Миллер знал, что мертвые не могу выходить из морга, вставать из могил и так далее. Это наука запрещает. А если такое случилось, значит, опять разгильдяйство или глупость: недоглядели, засунули в мертвецкую живого, потерявшего чувства. Или другое объяснение: протрезвел на холоде и очухался.
– Кто же это явился с того света?
– Да свежий, его час назад городовой с Сенатской доставил, доложил,
– Она-то хоть не ожила?
– Никак нет, Август Дамыч… А этот, свежий, вот чего…
Доктор Миллер любил порядок и дисциплину, не мог привыкнуть к российской расхлябанности. Ну что это за безобразие: записали в покойники, положили в морг, лежи себе тихонько, радуйся. Так ведь нет, надо санитара до обморока довести. Что за народ… Не понимают, что никакого чуда: человек перебрал и пришел в себя. Верят во всякий вздор.
Август Адамович мог призвать Ергушина к порядку, но ему захотелось взглянуть на ожившего. Прихватив пузырек с нашатырем для пострадавшего Печенкина, он накинул пальто и пошел за санитаром. До мертвецкой идти через двор.
Войдя в одноэтажный домик, где дожидались вечного упокоения те, кому медицина приказала, доктор Миллер не обнаружил в предбаннике санитара. Зато на лавке перед открытой дверью мертвецкой сидел мужчина средних лет в сильно помятом костюме. Опытным глазом доктор определил добротную материю, хоть и вызывающей расцветки в желто-красную клетку. Шевелюра бывшего трупа находилась в сильном беспорядке. Он потирал лоб, на котором виднелась приличная шишка.
– Вот каков, извольте видеть, – пробормотал санитар за спиной Миллера.
– Помолчите, Ергушин, – раздраженно сказал доктор и обратился к ожившему: – Что с вами случилось?
– Неудачно перешел, – ответил тот, массируя шишку. – Вечно не везет.
– Неудачно перешли улицу? Пролетка сбила? – уточнил Миллер, любивший точность в деталях. – Как же вы на Сенатской оказались? Городовой сообщил, что вас обухом по затылку ударили. Объяснитесь…
Господин в клетчатом сложил руки на коленях. И удостоил доктора взглядом.
– Где я нахожусь? – спросил он требовательно.
– А сами как полагаете?
– В больнице?
– Вас положили в мертвецкую. Осмотреть не успели, а тут вы изволили постучать с той стороны. Покойники у нас тихие, так себя не ведут. Напугали санитаров. До смерти. Не так, ли Ергушин?
Санитар издал многозначительный стон.
– Все же попрошу объяснений, – продолжил Миллер.
– Зачем вам?
Субъект не только живой, но и строптивый. Август Адамович не терпел такое поведение пациентов. Послушание и покорность лечению. И только.
– Хоть для того, чтобы сообщить в полицию. Городовой вашего убийцу в участок потащил. Жаль человека, в Сибирь отправят ни за что.
Господин провел пятерней по волосам, впрочем напрасно, и кивнул.
– Скажу, но вы не поверите. Как обычно.
– Внимаю с нетерпением.
– Я путник.
Доктор ожидал продолжения, разъяснения и тому подобного.
– Куда путь держите? – прервал он молчание.
– Куда или откуда – не имеет смысла, – последовал ответ, сказанный тоном надменного превосходства.
– Ну так поясните нам, милейший, – стараясь не раздражаться, сказал Миллер.
И тут пациент изложил занятную историю. Август Адамович не спорил, не возражал, а делал вид, что слушает внимательно. Присел на лавочку поближе к больному, чтобы принюхаться. Так и есть: ни намека на перегар. Диагноз однозначный. Праздник ни при чем. Это – болезнь.
– Вот в чем состоит дело, – закончил странный господин. – Вы не поверили.
– Отчего же, голубчик, вы убедительны, – сказал Миллер, вставая с лавки.
– Правда поверили?
– Истинная правда, – доктор запахнул пальто. – Обождите тут, пойду посоветуюсь, как вам помочь. Не замерзли? Одеяла принести? А то вы без пальто.
– Я не боюсь холода.
– Ну и славно, – Миллер улыбнулся, хоть и не любил этого. – Ждите.
Выйдя во двор и затворив дверь, он дал указание санитару: взять в подмогу Печенкина и отвезти несчастного куда следует.
– Больных сифилисом и сошедших с ума не принимаем. Так ведь, Ергушин?
Санитар согласился: на этот счет в Обуховской правила строгие.
– Значит, везите на Пряжку. Там путнику самое место.
Искать счастливое место Пяткин зарекся. Не до того ему было. С вечера напал на извозчика неведомый страх. Казалось бы, страх – привилегия барышень и нервных субъектов, которые от безделья не знают, чем себя развлечь. Трудовому мужику страх незнаком. Да вот только Пяткин с ним близко познакомился.
Как умчался с Обводного, как выехал на Невский проспект и дал лошаденке передышку, приметил на углу городового. Тут и показалось, что городовой вроде спросить хочет: «А не ты ли, Пяткин, убивец?» Извозчик глаза отвел, нос в воротник засунул, проехал мимо. У следующего городового страх чуть не задушил. И душил при виде каждой черной шинели. Замучил вконец. Извозчик чуть живым в конюшню вернулся. Зарылся в сено и остался ночевать.
Утром проснулся, водицы ледяной испил, лошади овса насыпал, вроде отпустило. Стал он сам с собой беседу вести. Рассудил городовых не замечать, будто нет их. Стоит себе черный столбик, ну и пусть. Ему какое дело.
Выехал Пяткин в город, собрав всю храбрость в варежку. Городовых издали примечал, старательно взгляд отводил. И понемногу обвыкся. Двух пассажиров отвез. Третий попался на набережной Фонтанки. Вышел из казенного здания статный господин в распахнутом пальто, приказал на угол Офицерской и Львиного переулка. Согласился на полтинник [14] , не торгуясь. Пяткин осмелел, спину распрямил. Выехал на Садовую улицу и вдруг чует: вонью лютой несет. Даже лошаденка головой вертит. Оглянулся, а господин развалился на диванчике и покуривает сигарку мелкого вида, но такую ядреную, что народ шарахается. А ему хоть бы что. Экий занятный господин.
14
50 копеек.