Лабиринт

Болотин Дмитрий

В четыре часа дня я со всеми попрощался, вышел с работы и наконец закурил. Как же хотелось подымить после обеда, но Алина не курит, и при ней я не курил. Посадка в самолёт заканчивалась в восемнадцать пятьдесят, а это значит, что можно было не торопиться.

Счастливое детство

В Пулково я был ровно в шесть. Зарегистрировался на рейс и выпил кофе в бизнес-лонже: кофе был традиционно паршивый, но лёгкий перекус перед вылетом сделать стоило. Самолёт вылетел без задержки, и у меня было более полутора часов для того, чтобы, переведя телефон в авиарежим, просто отдохнуть. Всякий раз, когда я летел на самолёте, мне это напоминало тот полёт из Новосибирска в Санкт-Петербург, который я совершил более двенадцати лет назад, и который нёс меня из моего прошлого в моё настоящее.

Отца я не знал – он бросил мою мать, когда она была беременна мной и воспитывала Игоря, моего

на тот момент семилетнего брата. Впрочем, в моих первых воспоминаниях уже был отчим, от которого мать родила мою младшую сестру – Веру. Всё моё детство прошло в постоянных сравнениях с братом. Я был не так хорош, как он. Не такой смелый, не такой весёлый, не такой воспитанный. В глазах матери Игорь был богатырём, а я каким-то жалким придатком, который достался ей от моего отца, хотя она старалась не подавать виду, что это было так. Если, когда я был маленький, она, вероятно вынужденно, проявляла формальную заботу обо мне, то годам к десяти уже в явном виде пыталась мной манипулировать и отдавала распоряжения, как какому-то рабу. Пожалуй, больше всего её во мне раздражало именно то, что я не шёл ей на уступки и не подчинялся её приказам. Особенно это раздражало её на фоне моего старшего брата, который был во всём с ней согласен и вообще был идеальным мальчиком и отличником. Годам к двенадцати я полностью эмоционально отдалился как от неё, так и от брата. Отчим не вмешивался в наш интриганский треугольник и, хоть он ни разу не проявлял ко мне какого-либо грубого или неуважительного отношения, всегда был довольно-таки холоден ко мне. Единственным человеком, с которым я действительно ощущал родственную связь, была Вера. Разница в возрасте у нас была два года и стала практически незаметной к моим четырнадцати и её двенадцати годам. К тому же, в силу каких-то обстоятельств, она училась лишь на один класс младше меня, а не на два. В отличие от меня, она не была изгоем в семье и пользовалась расположением как своего отца, так и матери. Это сильно ограничивало наше с ней общение, так как менять внимание родителей на моё она никогда не стремилась.

Однако во всём этом был и положительный момент: я всё время был предоставлен самому себе. В возрасте от семи до одиннадцати лет у нас была своя дворовая компания из четырёх мальчишек, с которой мы проводили большую часть дня после школы. Помимо меня в этой команде трое были из откровенно неблагополучных семей, поэтому мы все могли шляться по улицам допоздна и там, где хотим – никому не было дела. У нас был штаб на местной свалке, который мы собрали из мусора. И там у нас даже была своя мастерская, на которой мы делали фигурки из свинца: разбивали отработанные аккумуляторы, плавили их внутренности на костре в жестяной банке из-под растворимого кофе и отливали в формы. Прекрасно помню тот день, когда мы решили оптимизировать процесс и, чтобы не ждать медленного остывания жидкого свинца в формах, решили поливать его водой из канавы. При первой же попытке вода, при попадании на форму, резко вскипела от всё ещё расплавленного свинца, и его куски попали на лицо одному из мальчиков, кажется, его звали Вова. Глаза не пострадали, но то, как он орал, когда мы отковыривали припёкшийся металл с его щёк, я запомню навсегда. Шрамы остались, но небольшие – выглядел он с ними скорее мужественно, чем пугающе. К одиннадцати годам результаты семейных обстановок у них и у меня принесли разные плоды, и они пошли своим путём, а я своим. Больше мы не общались, и я остался совсем один.

Прекрасно помню тот день, когда, возвращаясь в двенадцать лет домой из школы, я слушал плеер и никак не мог понять, с какой целью проезжающая электричка так пронзительно и не переставая гудит, мешая мне разобрать мелодию, ведь, подъезжая к станции, они по традиции ограничивались формальным коротким звуковым сигналом. Понял я суть такого продолжительного гудения лишь тогда, когда кто-то, схватив меня сзади за рюкзак, резким движением одёрнул меня за мгновение до того, как поезд пронёсся в пяти сантиметрах от моего носа. Много позже, лишь четыре месяца назад, я узнал от своего психотерапевта, к которому после развода я ходил скорее от скуки, чем от наличия каких-то беспокоящих меня проблем, что это была подсознательная попытка самоубийства, которая несомненно бы удалась, если бы не вмешалась бабушка, торгующая семечками рядом с переездом. Когда эта ситуация произошла, я просто взял и пошёл дальше, слушая начавшуюся песню, даже не поблагодарив бабулю. Об этой истории в семье никто так и не узнал.

В семнадцать лет я кое-как умудрился успешно пройти вступительные экзамены в один из ВУЗов Питера – мне было не важно, куда поступать, главное, подальше от дома – и в конце августа я половину из всех своих накопленных денег потратил на билет до Санкт-Петербурга. Никому не сказав, я просто собрал свои вещи и уехал из дома. Лететь нужно было четыре часа, а так как разница с Новосибирском в часовых поясах тоже составляла четыре часа, то фактически я должен был прибыть в Питер примерно в то же время, что и вылетел из моего города. В тот момент я наблюдал в иллюминатор за движением солнца на небе – оно было неподвижно, и я ясно представлял у себя в голове, что самолёт парит в воздухе на месте, компенсируя работой двигателей сопротивление воздуха, а земной шар медленно вращается под нами. Не я улетал из того ада, в котором жил, а сам земной шар уносил всё моё прошлое за тысячи километров от меня.

Через три дня мне позвонила мать с резонным вопросом о том, где я и какого чёрта не появляюсь дома. Я сказал ей, что теперь учусь в Питере, уже заселился в общежитие, и что в ближайшие пять лет, а в идеале больше никогда, возвращаться домой не собираюсь, и получил огромное моральное удовлетворение от тех пяти секунд её молчания, когда она не могла произнести ни слова от удивления. Я не помню, о чём шёл разговор дальше, но с тех пор она лишь пару раз поздравляла меня по телефону с днём рождения, а потом и вовсе перестала звонить.

Я поддерживал связь с Верой, когда она была школьницей. Затем она поступила учиться в Москву на факультет, связанный с нефтепереработкой, и у нас была традиция встречаться раз в месяц. Поочерёдно она приезжала ко мне на выходные в Питер, и я к ней в Москву. В первое время она пыталась заводить разговор о семье, но быстро поняла, что мне это не интересно и больше об этом никогда не заговаривала. Несмотря на то, что я с ней периодически созваниваюсь, последний раз я её видел шесть лет назад на её выпускном. После этого она уехала во Владивосток работать по специальности. Приятно было думать о скорой встрече с ней: в ноябре у неё будет свадьба, на которую она меня пригласила.

Во время первого года учёбы я подрабатывал репетитором и в лучшем случае успевал на половину из тех пар, которые у меня были, так как параллельно ещё работал в лаборатории для того, чтобы сделать курсовую работу. Но затем руководитель, у которого я делал курсовую, ушёл на пенсию, и по его рекомендации с начала второго курса я попал в группу Фёдора Борисовича. Изначально я не знал, кто это, но именно встреча с ним стала одним из краеугольных камней моей жизни. Это был семидесятиоднолетний академик РАН, лишь по первому взгляду на которого уже можно было понять, что у него тяжёлый характер. Первый год всё было относительно хорошо: кажется, он даже не знал, что я работаю в его научной группе, так как все непосредственные вопросы я обсуждал с его аспирантом. Приходилось работать много: обычно я приходил к восьми утра и уходил в десять часов вечера. В среднем, я проводил по семьдесят часов в неделю в лаборатории и ограничивался посещением лишь наиболее важных предметов. Это не мешало мне за три дня до каждого экзамена самостоятельно разбираться с полугодовой или годовой программой курса и сдавать всё на пятёрки. Вследствие значительных успехов в учёбе и наличия уже на тот момент некоторых научных достижений я мог не переживать по поводу подработки. В сумме по всем стипендиям у меня получалось около тридцати семи тысяч рублей в месяц, что для студента, живущего в общежитии и необременённого платой за аренду квартиры и жилищно-коммунальные услуги, да ещё и по тем временам, было очень хорошей суммой. Я с уверенностью мог сказать, что жил я лучше многих своих однокурсников, по крайней мере, так казалось со стороны.

С третьего курса Фёдор Борисович начал работать со мной без посредников, что было уникальным случаем. Обычно он брал под своё крыло аспирантов, но никак не студентов. Узнав его получше, я понял, что он не просто имел тяжёлый характер, он был деспотом. Более авторитарных и бескомпромиссных людей, чем он, я никогда не встречал, даже после того, как закончил ВУЗ. Он придирался к мельчайшим оплошностям моей работы и мог запросто на моих глазах разорвать в клочья работу, которую я кропотливо писал несколько недель, со словами, что всё нужно переделать. Но, несмотря на это, он уделял мне немало времени: около двух часов в неделю он лично объяснял мне все нюансы работы и заранее предупреждал об ошибках, которые лучше было не допускать. Я думал, что со временем он станет ко мне лояльнее, но чем больше он меня учил, тем жёстче ко мне становился. Я помню наш разговор в конце третьего курса, когда я пришёл к нему с очередным отчётом о работе.

– Андрей, Вы что меня не слушали, когда я Вам объяснял, что именно нужно было сделать? Здесь только две трети из тех опытов, что должны были быть выполнены. А из тех двух третей, что Вы мне принесли, половину вообще понять невозможно, так как не указаны референсные данные. Где они? – Фёдор Борисович сидел напротив меня, как всегда, гладко выбритый, как всегда, в костюме с галстуком, и, как всегда, нахмурив брови.

Я чувствовал, что он несправедлив ко мне. Я так старался: такой объём работы невозможно было успеть сделать в отведённый срок. А данные я забыл указать лишь постольку, поскольку писал отчёт ночами, так как с утра до вечера работал руками на приборах.