Лабиринт
Шрифт:
— Одно странно, отец, — нерешительно проговорила она. — Не думаю, чтоб это были разбойники. Они не сняли с него плаща — красивого и на вид дорогого. И украшения остались на нем. Золотой браслет на запястье, кольца… Воры обобрали бы убитого донага.
— Ты уверяла, будто не трогала тела, — сурово напомнил он.
— Я и не трогала. Но мне видны были его руки под водой, понимаешь? Золотой браслет из переплетенных звеньев, еще цепь на шее. Почему бы они оставили такие ценности?
Элэйс вдруг замолчала,
— Крови не было, — продолжала она, — открытая рана, красная, как кусок мяса. — Она глотнула. — Большого пальца не было, и…
— Не было? — резко перебил отец. — Что значит, не было?
Элэйс взглянула на него, удивленная переменой тона.
— Палец был отрублен. Вместе с костью.
— На какой руке, Элэйс? — Теперь отец не скрывал тревоги. — Подумай, это очень важно.
— Я не…
Он словно не слышал ее.
— На какой руке?
— На левой руке, на левой! Точно. С той стороны, что ближе ко мне. Он лежал головой против течения.
Пеллетье вскочил со скамьи, громко окликая Франсуа, распахнул дверь. Элэйс бросилась за ним, потрясенная явным испугом отца.
— Что случилось? Скажи мне, ну пожалуйста. Какая разница, правая рука или левая?
— Немедленно приготовь лошадей, Франсуа. Моего гнедого мерина, серую для госпожи и еще одного для тебя.
Франсуа был непроницаем, как всегда.
— Слушаюсь, мессире. Далеко едем?
— Только до реки. — Пеллетье поторопил слугу взмахом руки. — Быстро, и принеси мой меч. И чистый плащ для госпожи Элэйс. Мы будем ждать тебя у колодца.
Как только Франсуа удалился за пределы слышимости, Элэйс бросилась к отцу. Но тот отказывался встретиться с ней взглядом. Вместо этого он прошел к бочонку и нетвердой рукой налил себе вина. Густая красная жидкость перелилась через край глиняной чашки и растеклась по полу.
— Paire, — упрашивала Элэйс, — скажи, что случилось? Зачем тебе ехать на реку? Разве это твое дело? Пусть Франсуа едет, я скажу ему куда.
— Ты не понимаешь.
— Так объясни, чтобы я поняла. Можешь мне довериться.
— Я должен сам увидеть тело. Убедиться…
— В чем убедиться? — с готовностью подхватила Элэйс.
— Нет, нет, — повторил Пеллетье, качая седой головой. — Тебе нельзя… — Его голос сорвался.
— Но…
Кастелян вскинул руку, разом овладев собой.
— Хватит, Элэйс. Тебе придется проводить меня. Я предпочел бы избавить тебя от этого, но не могу. У меня нет выбора. — Он сунул ей в руку чашку. — Выпей, вино подкрепит тебя, придаст тебе храбрости.
— Я не боюсь, — возразила Элэйс, обиженная, что отец принял ее уговоры за проявление трусости. — Я не боюсь смотреть на мертвых. Тогда я просто от неожиданности так сорвалась. — Она замялась. — Однако, умоляю тебя, мессире, сказать мне, что…
— Хватит! — рявкнул на нее Пеллетье.
Элэйс отшатнулась, как от удара.
— Прости, — тут же спохватился он, — я нынче не в себе.
Он протянул руку и погладил дочь по щеке.
— Какой отец мог бы пожелать более любящей, преданной дочери?
— Тогда почему ты мне не доверяешь?
Он помедлил, и на минуту Элэйс поверила, что убедила отца. Но его лицо снова замкнулось.
— Ты только покажешь мне место, — проговорил он бесцветным голосом. — Прочее оставь мне.
Они выехали из Западных ворот Шато Комталь под звон колоколов собора Святого Назария, отбивавших третий час. Отец ехал впереди, Элэйс и Франсуа — следом за ним. Она поникла в седле, несчастная от чувства вины за выходку, так растревожившую отца, и от досады на непонятность происходящего. Всадники выбрали для спуска узкую сухую дорожку, зигзагом уходившую под городскую стену. Добравшись до полого го берега, пустили лошадей легким галопом.
У реки свернули вверх по течению. Когда выехали на болота, солнце начало немилосердно жечь спины. Над окнами трясины и протоками вилась мошкара и черные болотные мухи. Кони топали копытами, со свистом взмахивали хвостами, пытаясь согнать с тонкой летней шкуры кусачую нечисть.
Элэйс видны были прачки, полоскавшие белье на дальнем берегу Од. Женщины стояли на отмели, ударяя простынями о серый камень, выступающий из воды. С деревянного мостика, связывавшего северные пригороды Каркассоны с деревнями на том берегу, доносился монотонный рокот колес, кто-то переходил реку вброд по разливу — непрерывно тянулся ручеек крестьян и торговцев. Одни несли на плечах детишек, другие гнали коз и мулов. Все эти люди направлялись на рыночную площадь.
Всадники ехали молча. Когда с солнцепека они вошли в тень болотного ивняка, Элэйс понемногу углубилась в свои мысли.
Привычное покачивание лошадиной спины, пение птиц и бесконечный звон цикад в тростниках успокоили ее, так что девушка почти забыла о цели их путешествия.
Она снова напряглась, когда тропинка вошла в лес. Растянувшись цепочкой, они неторопливо выбирали путь среди деревьев. Здесь Элэйс насторожилась, беспокойно прислушиваясь к каждому шороху. Ей чудилось, будто ивы зловеще склоняются к ней, а из их густой тени за ними следят враждебные глаза. Сердце пускалось вскачь от каждого удара птичьих крыльев.