Лабиринт
Шрифт:
Заторопившись, пока не растаяла решимость, он вскочил и направился в сад. У ворот остановился, задержал руку, уже тронувшую засов. Дальше идти не хотелось. Но тут он увидел ее, стоящую в густой тени ивы — темная фигура, тающая в сумерках. Сердце подпрыгнуло у него в груди. Она походила на темного ангела, ее волосы, свободными локонами рассыпавшиеся по плечам, даже в полумраке блестели гагатом.
Гильом глубоко вздохнул. Еще не поздно вернуться. Но тут Ориана, словно почувствовав его колебание, обернулась, и власть
— Я боялась, что ты не придешь, — сказала она, когда любовник поравнялся с ней.
— Не смог устоять.
Он почувствовал на руке прикосновение ее нежных пальцев, потом ее ладонь мягко легла ему на запястье.
— Тогда я молю простить за то, что нарушила твой покой, — шепнула Ориана, привлекая его к себе.
— Увидит кто-нибудь, — прошипел Гильом, отстраняясь.
Ориана придвинулась совсем близко, так что он ощутил аромат ее духов. Гильом пытался не замечать пробуждающегося желания.
— Отчего ты так неласков со мной? — уговаривала она. — Здесь некому нас видеть. Я велела сторожить ворота. К тому же сегодня все слишком заняты, чтобы думать о нас.
— Не настолько уж погружены в собственные дела, чтобы не сунуть нос в чужие, — возразил он. — Все следят, подслушивают, надеются подметить что-нибудь, что можно обернуть в свою пользу.
— Какая гадкая мысль, — бормотала она, гладя его по волосам. — Забудь о них. Сейчас думай лишь обо мне.
Ориана была уже так близко, что он чувствовал, как бьется под тонкой тканью платья ее сердце.
— Отчего ты так холоден, мессире, разве я чем-нибудь оскорбила тебя?
Он чувствовал, как стынет его решимость по мере того, как разогревается кровь.
— Ориана, мы грешим. Тебе это известно. Ты предаешь мужа, а я жену нашей нечестивой…
— Любовью? — подсказала она и рассмеялась милым, легким смешком, от которого перевернулось в нем сердце. — Любовь не грех. То добродетель, обращающая дурное в хорошее, а хорошее в лучшее. Разве ты не слышал трубадуров?
Гильом только теперь заметил, что уже держит в ладонях ее прекрасное лицо.
— Песни есть песни. Наши обеты даны были не в балладе, а в жизни. Не извращай моих слов. — Он набрал в грудь побольше воздуха. — Я говорю, что мы не должны больше встречаться.
Она замерла в его ладонях, прошептала:
— Ты больше не любишь меня, мессире?
Густые волосы упали ей на лицо, скрыв ее от глаз Гильома.
— Не надо, — сказал он уже не так твердо.
— Чем я могу доказать тебе свою любовь? — шептала она так тихо, так безнадежно, что он едва слышал ее слова. — Если ты недоволен мною, мессире, тогда скажи…
Он переплел ее пальцы со своими.
— Ты ни в чем не виновата. Ты прекрасна, Ориана, ты… — Он умолк, не находя больше слов.
Пряжка на плаще Орианы отстегнулась, упала в траву, мерцающая синяя материя волной стекла к ее ногам. Она казалась такой беззащитной, такой слабой, что ему ничего не оставалось, как сжать ее в своих объятиях.
— Нет, — бормотал он, — я не…
Гильом пытался вызвать в памяти лицо Элэйс, ее прямой взгляд, доверчивую улыбку. Как ни странно для мужчины с его титулом и положением, он верил в святость брачных уз. Он не хотел предавать жену. Сколько раз в первые ночи их брака, глядя, как она мирно спит в тишине их опочивальни, он понимал, что стал — мог стать — лучше, чем был, потому что был любим ею.
Он попытался высвободиться, но в ушах стоял голос Орианы, и к нему примешивались шепотки челяди, болтавшей, каким дураком выставила его Элэйс, отправившись за мужем в Безьер. Гул в ушах разрастался, заглушая звонкий голосок жены. Ее лицо, стоявшее перед глазами, бледнело, таяло. Она уплывала, оставляя его в одиночку бороться с искушением.
— Я тебя обожаю, — шептала Ориана, между тем как ее ладонь проскальзывала у него между бедрами.
Он зажмурил глаза, не в силах противиться этому голосу. Он звучал, как шум ветра в лесу.
— С самого вашего возвращения из Безьера я только мельком видела тебя издалека.
Гильом хотел ответить, но в горле было сухо.
— Говорят, виконт Тренкавель отличает тебя среди всех своих шевалье, — шепнула Ориана.
Гильом уже не различал слов: слишком громко шумело в ушах, слишком сильно билась кровь, слишком отяжелела голова…
Он уложил женщину на траву.
— Расскажи мне, что было между тобой и виконтом, — нашептывала она ему в ухо. — Расскажи, что было в Безьере.
Гильом тихо ахнул, когда она обвила его ногами и притянула к себе.
— Расскажи, какая судьба нас ждет.
— Об этом нельзя рассказывать, — выдохнул он, чувствуя только, как движется под ним ее тело.
— Мне можно. — Ориана прикусила его губу.
Он выкрикнул ее имя. Его больше не заботило, кто может подсмотреть или подслушать их. Он не видел ни жадной радости в ее зеленых глазах, ни крови — его крови — у нее на губах.
Пеллетье с неудовольствием оглядывался. Ни Элэйс, ни Ориана не явились к ужину.
Подготовка к обороне не совсем затмила дух празднества, царивший среди собравшихся в Большом зале на лир по случаю возвращения виконта.
Встреча с консулами прошла удачно. Пеллетье не сомневался, что они соберут нужную сумму. Из самых близких к Каркассоне замков уже прибывали гонцы. Пока никто не отказался исполнить долг вассала, не отказался помочь людьми или деньгами.
Едва виконт Тренкавель и дама Агнесс удалились, Пеллетье тоже под каким-то предлогом вышел на воздух. Сомнения тяжело давили ему на плечи.