Лабиринт
Шрифт:
«Брат ожидает тебя в Безьере, сестра в Каркассоне».
Судьба вернула ему Симеона и вторую книгу скорее, чем осмеливался надеяться Бертран. А теперь, если Элэйс не ошиблась, и третья книга, оказывается, совсем рядом.
Рука Пеллетье потянулась к карману, где против сердца лежала книга Симеона.
Элэйс разбудил громкий стук ставня, ударившегося о стену, Она села на постели, чувствуя, как колотится в груди сердце. В сновидении она снова видела себя в роще под Курсаном, снова билась со связанными руками, пытаясь сбросить
Она подняла одну из подушек, еще теплую от ее щеки, и прижала к груди. Постель еще хранила запах Гильома, хотя уже неделю его голова не лежала на этой подушке.
Снова загремели ставни. Буря свистела вокруг башен, сотрясала кровли. Элэйс вспомнила еще, как, засыпая, попросила Риксенду принести чего-нибудь поесть.
В дверь постучали, и Риксенда робко вошла в комнату.
— Прости, госпожа. Мне не хотелось вас будить, но он настаивает.
— Гильом? — встрепенулась Элэйс.
Риксенда покачала головой.
— Ваш отец. Он просит вас сейчас же прийти к нему в караульню у Восточных ворот.
— Сейчас? Но ведь, должно быть, уже за полночь?
— Двенадцать еще не пробило, госпожа.
— Почему он послал тебя, а не Франсуа?
— Не знаю, госпожа.
Оставив Риксенду присмотреть в спальне, Элэйс накинула плащ и сбежала по лестнице. Над горами еще гремела гроза. Отец встретил ее у ворот.
— Куда мы идем? — крикнула Элэйс, перекрикивая ветер.
— В собор Святого Назария, — ответил он. — Там спрятана «Книга Слов».
Ориана по-кошачьи потянулась на кровати, прислушиваясь к шуму ветра. Жиранда хорошо потрудилась, прибрав комнату и починив кое-что из испорченного Жеаном добра. Что привело мужа в такую ярость, Ориана не знала и знать не хотела.
Все мужчины — скороходы, писцы, шевалье, священники в сущности своей одинаковы. Сколько твердят о чести и достоинстве, а потом ломаются, как сухая ветка. Первая измена дается всего трудней, а потом остается лишь удивляться, как легко они выбалтывают все тайны, как делами отрицают все, чем дорожат на словах.
Она узнала больше, чем ожидала. Самое забавное, что Гильом даже не сознает значения того, что рассказал ей нынче вечером. Она и раньше подозревала, что Элэйс отправилась в Безьер за отцом, но теперь знала наверняка. И узнала кое-что из того, что произошло между ними в ночь перед его отъездом. Ориана так заботилась о здоровье сестрицы единственно ради того, чтобы подвигнуть ту поделиться отцовскими тайнами. Уловка не сработала. Правда, ее служанка донесла, в какое отчаяние пришла Элэйс, заметив пропажу деревянной дощечки. В бреду, разметавшись на постели, она только о ней и говорила. Но отыскать эту дощечку пока не удавалось, несмотря на все усилия Орианы.
Она заложила руки за голову. Ей и во сне бы не приснилось, что в руках отца — вещь, обладающая такой властью, что за нее готовы отдать целое состояние. Нужно только набраться терпения.
Из слов Гильома она поняла, что дощечка была не столь уж важна. Будь у нее побольше времени, она выманила бы у любовника и имя человека, с которым встречался в Безьере ее отец. Если он знал это имя.
Ориана села. «Франсуа должен знать». Она хлопнула в ладоши.
— Отнеси это Франсуа, — велела она. — И смотри, чтобы тебя никто не видел.
ГЛАВА 38
На лагерь крестоносцев пала ночь.
Гай д'Эвре вытер жирные руки о полотенце, протянутое суетливым прислужником, осушил чашу и взглянул на восседавшего во главе стола аббата Сито: готов ли тот встать.
Не готов.
Аббат, облаченный в белое, лучащийся самодовольством, расположился между герцогом Бургундским и графом Неверским. Эти двое, вместе со своими приверженцами, соперничали из-за мест с самого выступления Воинства из Лиона.
Судя по их бессмысленно застывшим лицам, Арнольд-Амальрик продолжает бичевать пороки. Ересь, геенна огненная, неуместность просторечия в богослужении — он способен часами изводить слушателей.
Ни к одному из них Эвре не питал уважения. Их амбиции представлялись ему жалкими: добыть несколько золотых, вина и шлюх, подраться забавы ради и, отбыв законные сорок дней, со славой отправиться по домам. Слушал церковника, кажется, только де Монфор, сидевший за столом чуть дальше. У этого глаза горят неприятным огнем, соперничающим с фанатическим пламенем в глазах аббата.
Эвре знал Монфора только понаслышке, хотя они и были близкими соседями. Гай унаследовал земли с добрыми охотничьими угодьями к северу от Шартра. Благодаря хорошо рассчитанным бракам и безжалостному взиманию податей состояние семьи последние пятьдесят лет неуклонно росло. Никакие братья не оспаривали у него титул, он не был обременен никакими существенными долгами.
Земли Монфора под Парижем лежали в двух днях конного пути от поместья Эвре. Тот знал, что Монфор принял крест после персонального обращения к нему герцога Бургундского, однако его амбиции были известны всем, так же как благочестие и храбрость. Монфор был ветераном восточных кампаний в Сирии и Палестине, он же был в числе немногих крестоносцев, отказавшихся участвовать в осаде христианского города Зара во время четвертого Крестового похода в Святую землю.
Теперь ему было за сорок, но Монфор до сих пор был силен как бык. Самолюбивый и вспыльчивый, он прославился небывалой преданностью людям, воевавшим под его началом, зато многие бароны ему не доверяли, подозревая в интригах и честолюбии, не подобающих его положению. Его Эвре презирал, как презирал всякого, объявляющего свои делишки деяниями Господа.
У Эвре была всего одна, но веская причина принять крест. Достигнув цели, он немедленно вернется в Шартр с книгами, на охоту за которыми потратил полжизни. У него нет ни малейшего желания умирать на алтаре чужой веры.
— Что еще? — буркнул он, заметив появившегося за плечом слугу.
— К вам посланец, сударь.
Эвре поднял голову:
— Где?
— Ждет за границей лагеря, сударь. Имени назвать не пожелал.
— Из Каркассоны?
— Он не говорит, сударь.