Ладейная кукла (сборник)
Шрифт:
Мужчины подняли гроб на плечи и внесли на кладбище. Через пятьдесят шагов их сменили другие, а остаток дороги до могилы гроб несли друзья юности покойного, такие же седые и старые, как он. Звонил колокол на часовне, на гроб сыпался песок, и женщины рыдали в голос. Когда все было кончено, одному из сыновей следовало поблагодарить пришедших проводить отца в последний путь. Екаб переглянулся с Мартынем, ни один не хотел взять на себя эту обязанность. Наконец Екаб собрался с духом и, выйдя из толпы, громко произнес:
— От имени близких душевно благодарю всех за проводы моего… — Тут он замялся и тихо закончил: — моего дорогого отца на вечный покой.
Закончив краткую речь, он утер пот и украдкой взглянул на Мартыня. Тот едва заметно усмехнулся, так как было в той речи одно слово, какого они не умели употреблять, поэтому, будучи произнесено впервые, оно прозвучало фальшиво. Никогда не говорили они «дорогой отец», про себя звали его стариком.
Могильщику на лопату набросали мелочи, затем чужие разошлись, а близкие еще задержались у могилы.
— На будущий год надо бы обнести оградой… — промолвил Екаб. Он был старшим сыном и унаследовал дом.
— Это твоя забота, — сказал Мартынь.
— Я устроил похороны, — возразил Екаб. — Мне одному, что ли, хлопотать обо всем!
— Гроб был самый дешевый, какой только можно достать, — отрезал Мартынь. — Я бы постыдился такой брать.
— Чего же ты не купил получше? — Екаб не остался в долгу.
Теперь и сестры пришли на помощь Мартыню и начали упрекать Екаба за то, что похороны были без музыки.
— Уж столько-то отец заслужил, чтоб его похоронили с оркестром.
— Да чего ж он не вступил ни в одно общество, — протестовал Екаб. — Тогда была б и музыка, и флаги.
Матери наконец удалось утихомирить спорящих, и все мирно и чинно дошли до взморья. Но, когда моторная лодка вышла в море, перепалка разгорелась снова. Чтобы перебороть шум мотора, говорить приходилось громко.
— Ты подлизывался к отцу, потому тебе одному все и досталось! — кричал Мартынь. — Но это не по закону, и я не успокоюсь, пока не получу свою долю.
— Отец сам так хотел, — отвечал Екаб. — Просил я у него, что ли.
— Ты вился угрем, кто же этого не видел!
— Уймись и не кричи, ты в моей лодке сидишь! — напомнил Екаб.
— Ах, в твоей? — передразнил Мартынь. — Ты ее делал?
— Если ты не уймешься, я вышвырну тебя на мель! — пригрозил Екаб.
Как ни пыталась мать примирить сыновей, ее робкий голос терялся в шуме мотора и криках. Ссора становилась все ожесточеннее, наконец, оба брата бросились друг на друга. Младший был сильнее. Стащив Екаба вниз, на настил лодки, он придавил ему грудь коленом и стал бить по голове. Уже оба были в крови, у черного пиджака Екаба отлетел воротник. Наконец зятьям надоело наблюдать за бессмысленной дракой и они вдвоем отбросили Мартыня на нос лодки.
— Это еще не все, — выдыхал он, отирая окровавленное лицо. — Он у меня еще получит.
Напротив поселка Грива, заметив на берегу людей, они заглушили мотор за третьей мелью и не плыли к берегу до тех пор, пока братья не ополоснули лица и не привели хоть сколько-нибудь одежду в порядок. Но на берегу драка вспыхнула снова, и смотреть на нее сбежались все местные бездельники. Трещали колья вешал, грузила от сетей замелькали в воздухе, в конце концов появился полицейский и составил протокол. Только тогда братья притихли и опомнились наконец, что надо идти домой и выпить за упокой. Они ушли вместе, так как не доверяли друг другу и боялись, как бы второй не выпил глотком водки больше.
Солнце село. Песок на берегу потемнел, и, казалось, холоднее стал ветер, шумевший над дюнами, серыми рыбацкими хибарами и черными лодками на берегу. У опрокинутого карбаса стояла кучка стариков. Они курили и глядели в море, будто ожидая возвращения одного из своих, кого сегодня увезли и кто больше не вернулся. И казалось, что они были здесь испокон веку, эти седые старики и эти черные лодки. Когда Симан Пурклав впервые увидел море, они уже были здесь, такие же, как сегодня, когда он ушел от них невозвратно. И казалось, что такими же они будут стоять здесь до судного дня, как вечное утверждение совместного труда земли и моря — седые старики и черные лодки. А ветер тем временем свежел.
Перевод В. Ругайс
ЖАН ГРИВА
ДАЛЬНЯЯ ДОРОГА
Высоко над гребнями волн развевая пенистую косматую гриву, море ревело и бушевало, точно вырвавшийся из клетки лев. Упругий ветер гнул в дугу медно-красные стволы сосен. Налетая порывами, он сдувал с дюн легкий песок и уносил его белой поземкой, метался по улицам рыбацкого поселка, завивая жгутами прошлогоднюю солому, ломился в двери, хлопал ставнями. Третьи сутки чайки не вылетали в море, отсиживаясь под прикрытием дюн вблизи поселка на рыжеватом по-весеннему лугу: где в ложбинах местами еще белел последний снег. И рыбаки третий день не выходили в море, отдыхая у семейного очага, или, собравшись в кругу друзей в местном трактире, обсуждали свои дела. Чем же еще мог заняться человек, поневоле оторванный от работы!
В этот неуютный апрельский вечер недалеко от поселка, на дороге, соединяющей пустынное побережье с остальным миром, показались двое парней, одетых по-городскому, в беретах и с заплечными мешками. Борясь с порывами ветра, они энергично шагали вперед. Возле одной из лачуг парни остановились и изо всех сил стали стучать в дверь, словно боясь, что из-за рева моря и шума ветра их не услышат. Дверь отворилась, в ней показалась средних лет женщина с ребенком на руках и сердито спросила:
— Чего вы колотите?
— Господин Мартынь Кадикис дома? — спросил тот, что постарше.
— Господ здесь нет, только рыбаки, — резко ответила женщина и уже приветливо добавила: — Входите! Разве в такую погоду рыбак выходит в море?
Впустив пришельцев в темные сени, она с силой захлопнула дверь.
— Проходите дальше. Он сидит там, в большой комнате.
«Большая комната» оказалась узким, темным помещением с закопченными стенами и потолком. За столом сидел седоватый мужчина в поношенной рабочей куртке, с обветренным, загоревшим на весеннем солнце лицом. Взглянув с недоумением на пришельцев, он вдруг поспешно встал и кинулся на шею старшему.