Ладейная кукла (сборник)
Шрифт:
— Не суди, да не судим будешь! Вот как с нашим Роландом…
— Зря бесноватого пастора пригласили тогда на крестины.
И муж перевернулся на другой бок, давая понять, что разговор окончен, однако Урзула никак не могла успокоиться.
— Чего с собой ему дал?
— Вяленой камбалы да картох, из тех, что свиньям отварены.
— И ни краюшки хлеба, нисколько сала? Ведь он же твой сын!
— Как он может быть сыном мне, раз он тебе не сын? Раз его лаумы-волшебницы в колыбели подменили?
Урзула заплакала, а Иоганн не стал ее утешать. Бывают моменты, когда слезы — лучшее лекарство. Тогда человека надо оставить в покое. Выплачется — станет легче.
Обо всем этом Иоганн Фишер вспомнил прозрачной ночью, услыхав далекие выстрелы.
«Хоть бы Роланд успел подальше уйти, не оказался бы замешанным, — подумал он. — А то и меня перестанут в море пускать». Но потом рукой махнул. «Не все ли равно! Старость горше чесночной головки. В случае чего можно и на берегу сети полатать».
И пробравшись к носу лодки, он прикрыл ладонью привязанную к фальшкилю резную фигурку и принялся молиться:
— Святая мать, редко я тебя тревожил, в жизни мне всего было вдосталь, только вот с детьми не повезло. Да ты знаешь. Двоих море взяло, третий оборотнем стал, кровь людскую повадился пить. Что делать, на то была твоя воля! Никогда не докучал тебе просьбами, жизнь свою праведно прожил, никогда другим того не делал, чего сам не хотел, чтобы делали мне. Ты знаешь, с моего двора никто не ушел с обидой вместо хлеба. Теперь стар стал, об одном поэтому прошу: пошли мне смерть достойную, позволь в море утонуть или лечь в могилу на кладбище за околицей!
Святая мать, я знаю, волей твоей мне даден долгий век, после меня навряд ли кто из молодых тебя почитать так же станет, когда старая бечева оборвется. Молодые за борт тебя выбросят, как многое другое уже побросали. Быть может, так оно и нужно, хотя я кое-чего нынче в толк не возьму.
Святая мать, в последний раз тебя прошу: пошли мне смерть достойную, а если можешь, то и легкую смерть пошли! И не забудь еще Дартуле детишек дать, чтобы род наш совсем не сгинул! Она распустилась, конечно, сама за парнем бегает, но, может, нынче так и нужно, парней осталось мало. На каждого, считай, по три-четыре девки.
Ну так вот, святая мать, дай тебе бог еще много лет за морем приглядывать, но о моих просьбах не забудь! Не то осерчаю, сам тебя за борт выброшу. Или, думаешь, в лесу сосен корявых мало, или ножа у меня нет. Прости, святая мать, меня, грешного, услышь мою смиренную молитву! Аминь!
Не то что простой рыбак, и мудрые мужи, знатоки писания, называй они себя теологами, филологами или даже философами, не смогли бы сказать, кому молился Иоганн; мати-морю синему, духу ладейному или же литовской богоматери. В конце концов, это и не важно. Бог высоко, царь далеко, а резная ладейная кукла у каждого рыбака в море всегда под рукой, в любой момент ей можно душу излить, как отцы и деды испокон веков делали. На востоке обозначилась бледная полоска зари, луч восходящего солнца коснулся головы ладейной куклы, и резная фигурка потеплела, будто ожила.
Старого Бамбола, с тех пор как померла жена, второй месяц изводила бессонница. Даже когда кости не ломило. Куда уж там в море выходить, разве что вблизи берега поплескаться или сети полатать. Уж если от боли свело пальцы, за весла лучше не садись, да и узел покрепче не затянешь. Пришла беда, отворяй порота. Померла жена, у самого кости, словно чужие, ноют, старший сын Янис ногу сломал, прыгает по комнате с костылем и в гипсе, а над изголовьем у кровати винтовка висит. Он, видите ли, истребитель. На что теперь эта дубина, раз всех бандитов из лесов повыкурили? Был, правда, случай: собрались бабы по ягоды, далеко зашли и, говорят, у них в лесу харчи поотнимали. А тех, что помоложе, пригоже, заодно и под кусточками разложили. Дошел такой слух из соседнего поселка, но поди узнай, правда это или брехня. Народ присказнуть любит. Может, кто из городских под маркой бандитов сработал… А Янис говорит, в накладе не останется, колхоз ему сполна простой оплатит… Вроде стыдно такие деньги принимать: получается, народ тебе, как нищему, в шапку кидает.
Висвалдис, тот еще настоящей работы не нюхал. Крутится повсюду пятым колесом. Подсобным в садоводстве — это разве мужская работа? Конечно, после стольких лет войны мужиков в поселке поубавилось, да ведь и лодок стало меньше. Лодки, может, и нашлись бы, но люди больно привередливы стали, не хотят на веслах в море выходить, подавай им моторы. Государство, говорят, обещало сколько-то лодок колхозу в долг продать. Только как бы, в долг-то живя, с колхозом вместе без штанов не остаться.
Может, богач Фишер возьмет Волдиса к себе в долю: Янис, тот ходил с ним в его лодке, еще когда и колхоза не было, ходил и после… Как-никак Волдис в зятья к Фишеру метит. Что ж, их дело молодое, парень как картинка, да и Дарта работящая, только как бы со сватом не нарваться на неприятности. До сих пор никто толком не ведает, что стало с сыновьями Иоганна. Двойняшки в море вышли перед тем как шторму разыграться, может, утонули, может, корабль какой подобрал, переправил за границу, в ту же Африку или Америку, и живут себе, в ус не дуют. То же самое с Роландом. Германцы в армию его забрали — он бы и раньше ушел добровольцем, да отец не пустил, — жив ли, нет, кто его знает. «Без вести пропал», — а где, когда? Вдруг возьмет и объявится.
Старого Бамбола изводила бессонница, а за ночь много можно передумать, мысли тянутся, как длинные скользкие канаты, особенно когда трубка попыхивает.
Волдиса опять дома нет. Янис со своим гипсом спит, как колодник, покрепче, пожалуй, малютки Анныни. Вот уж воистину дитя горемычное, и старуху до сроку в могилу свела. Сговорились было в волости со знакомой бабкой, ангелочков небесам поставляющей, — стольких женщин в трудную минуту выручала, потому как в доме лишний рот — горе и напасть. И покойнице, случалось, помогала… А тут осечка вышла. Поехала из города домой, паровозик возьми и сойди с рельсов. Анну вместе с прочими потерпевшими увезли в больницу. Три недели пролежала, прежде чем отпустили. И во всех бумагах прописали, что на сносях. Попробуй теперь освободись, мигом штраф наложат. Так вот Анныня на свет появилась. Сыновьям в глаза смотреть совестно — Янису в ту пору было четырнадцать, Волдису — одиннадцать. Анна же после родов занедужила, чахнуть стала, пока совсем не угасла. Не послушалась людей знающих, говорили ей, нельзя ребенка, дочь или сына, называть отцовским, материнским именем, иначе одному из них, родителю или ребенку, на тот свет предстоит отправиться.
— Глупости, — заносчиво возразила жена. — Назвал же ты старшего сына своим именем, и ничего, оба живы-здоровы.
— Да ведь я, старушка, Яанис, понимаешь, Яанис, а сын мой Янис, чувствуешь, Янис, Янис!
— А ну вас с вашими Янисами да Яанисами! Сплошное баловство. Уж если смерть такая дура, что ее на одной букве можно провести, ладно, не станем называть девчонку Анной, дадим ей имя благородное — Анни.
— В церковных книгах все равно запишут Анна.
— Много ты знаешь! А потом разве смерть читать умеет? В каких это школах она обучалась? Ни у кого из баб в целом свете нет стольких хлопот, как у смерти. Когда ж она умудрилась научиться грамоте?
— Ума палата, а разуменья нет.
Не послушалась людей знающих, вот и дочь растет тщедушная, не жилица вроде бы, но и не покойница, оттого и балованная. На кровати рядом кукла… Волдис, тоже дурья башка, немке из Кенигсберга отвалил тридцать копченых жирнющих камбал. Неужто нельзя было куклу из тряпок смастерить? Он тогда хватился было за ремень, да мать за сына и за дочь вступилась, ни у кого, дескать, в поселке нет такой куклы, чтобы сама глаза закрывала и пищала «мама». Холила, лелеяла свою горе-дочь, пока на шестом году сама не преставилась. Выходит, заглянула-таки смерть в церковные книги. Пришла, поди, за девчушкой, а старуха кипятком ей в глаза, не тронь, дескать, ребенка, прибери лучше меня. В бане померла. С дочкой обе парились, глядь, Анните со слезами чуть не голышом по снегу бежит: «Мамка хрипит так страшно, а сказать ничего не может». Пока штаны натягивал, босые ноги в сапоги засовывал, пока до бани добежал, Анна дух уж испустила. Вот и не слушайся после этого людей знающих. Тем временем ребята сестру в постель уложили, валерьянкой с сахарной водой напоили. Осенью девчонке в школу идти, хорошо бы кто из сыновей женился, не то зачахнет среди мужиков. Такую крошку мало покормить, в чистое бельишко одеть. Похоже, Волдис старшего брата обскочит. Высоко метит, чертяка! На единственную дочку самого Фишера зарится.