Ладога

Григорьева Ольга

Я на корточки присел, поглядел на звезды эти и понял вдруг, чего нам недостает, – веры! Все людям удается, во что верят сердцем – не разумом… Небось поверили бы, что к звездам дотянуться смогут, и дотянулись бы. Веры маловато в нас, чтоб через лядину перейти. Отчаялись рано…

И так захотелось родичей подбодрить хоть чем-нибудь, что вытянул из-за пояса дудку и затянул мотив неприхотливый, надежды да любви полный.

Каким он сложится – сам не знал, а только стоило мне глаза закрыть, как виделись страны дивные с садами зелеными, небом голубым, солнцем слепящим, людьми добрыми… И все улыбались мне, махали руками – к себе зазывали.

Не заметил я, как поднялся. Не заметил, как по тропе пошел. Уж очень хотелось до тех людей добраться, а зачем – и не думал даже. Они ко мне ладони тянули, пели голосами тонкими, будто дудке моей вторили. Горели на их ладонях огоньки призрачные. Яркие, со звездами схожие… С такими, небось, в ночи любой не заплутаешь и в беде не пропадешь…

Шел я, ног под собой не чуя, да не близились они, оставались далеко-далеко. Рвалась за огнями душа, будто тесно ей стало в человечьем теле, махала белыми крылами, меня над грязной болотиной поднимая, тянула вперед, всем топям и тьме наперекор.

Кричал кто-то позади, дудку перекрикивая, да мне не до него было – стремился к мечте своей, нежданно открывшейся… Бежал уже, ногами тропы не касаясь, но тут вынырнул из-под земли топляк, зацепил меня коротким кургузым щупальцем, бросил на землю.

Упал я, дудку выронил. Застонали жалобно люди улыбчивые, загасили огоньки, что в ладонях держали, и очутился я вновь в болоте, из которого выхода не было…

– Бегун! Бегун!

Кто-то тормошил меня, за плечи тряс…

Славен? Почему лицо у него такое, будто увидал пред собой блазня неприкаянного? Может, игра моя ему не глянулась?

Склонились надо мной и другие родичи. Странно глядели – удивленно, испуганно…

– Вы чего? – спросил и голоса своего не узнал. Показался он тихим, слабым.

– А ты сам погляди! – Лис рукой широко повел.

Глянул я да обомлел. Не было лядины гиблой вокруг, а стояли деревца молодые, сквозь их листву проглядывали поля, рожью засеянные. Обжитые поля – не бесхозные…

Я на Славена уставился недоуменно:

– Как же ты путь сыскал? Ночью-то?

– Я сыскал? – Он шарахнулся от меня в сторону, словно от безумца опасного, тихо забормотал: – Да я с места не сходил, покуда ты играть не принялся! А потом ты глаза закрыл, вскочил и побежал куда-то во тьму. Лис за тобой рванул – удержать, Медведь за Лисом, а уж я с Хитрецом – за ними. Только тебя не остановить было – бежал да на дуде свистел. По ней во тьме и искали тебя. Даже про топь забыли, так разъярились на твою выходку глупую. А когда нагнали тебя, то ты уж тут сидел, а дудка рядом валялась. Вот она!

Луна, блеклой красой кичась, из-за облаков выползла, осветила в его ладони дудку, которую я в болотине потерял… А все же не мог я через топь с закрытыми глазами пробежать!

Я еще раз на родичей глянул. Стояли, моргали на меня глазами испуганными. Нет, так притворяться даже Лис не смог бы… Выходит, я всех через Соколий Мох провел, сам того не ведая? Или были на самом деле люди те огненные, что манили меня, – им-то и кланяться надо?

– Ты, Бегун, правду скажи, – подсел рядом Лис, дожидаясь, пока брат огонь запалит. – Ты чего побежал-то? И глаза зачем закрыл?

Откуда я знаю, что за наваждение на меня нахлынуло?

Но Лис умными глазами помаргивал, в лицо мне глядел и ответа разумного ждал. Коли сказать ему про людей дивных – засмеет, коли придумать что-то иное – дотошно начнет расспрашивать да непременно ложь обнаружит.

– Отстань ты! – отвернулся я от него. – Устал я! Спать хочу…

Завалился на бок, будто и впрямь сном сморило, затаил дыхание.

Лис без ответа уходить не желал – тряс меня, с боку на бок перекатывая:

– Нет, ты скажи…

– Оставь его! Дай покой человеку! – рявкнул на брата Медведь. – Да сам выспись, а то поплетешься поутру, будто сон-травой опоенный!

Лис забурчал недовольно, но брата послушался, а я так глаз и не открывал до рассвета, хоть не шел сон. Все думал о человечках, которых в музыке увидел. Кто они? Может, духи добрые, людей от беды хранящие?

С утра Славен всех попозже поднял и потащил снова в путь. По словам Хитреца, до Терпилиц было рукой подать. Да не только Хитрец – поля ухоженные о том же говорили…

А вскоре и дорога под ноги легла. Не тропа узкая, к каким привыкли уже, а настоящая дорога, утоптанная да гладкая.

Тропки малые все крутятся, петляют, будто замышляют чего, а дорогам неповадно себя так вести. Они будто боярыни знатные пред всеми тропами – ведут путников чинно да напрямо. Разве иногда завернут немного вбок, чтоб показать – и они норова не лишены, да снова ровно тянутся…

Эта дорога с прочими не рознилась – вывела нас на берег большого, красивого озера – мне такое лишь в мечтах мерещилось. Сияла вода гладью серебряной, переливалась светлыми бликами, темнотой глубинной посередке пугала. Вокруг берега невысокая осока-трава росла, будто кружевной каймой воду окутывала… И название у озера загадочное было, устрашающее – Карабожа…

В этаком озере не купаться следует, а обходить его сторожко, опасаясь козней русалочьих. Уж коли водится где Водяной, так именно в его глубине непроглядной.

Но дорога, видать, иначе думала – подвела нас прямо к берегу. С него, ровными полоками, нависали над водой короткие дощечки, людьми лаженные.

Это кто же придумал так умно – чтоб в грязи прибрежной не мутиться да осокой не ранить ноги нежные, выложил мостки к чистой воде?

Я-то удивился, а Славен попробовал дощечки ногой велел, будто не раз такое диво видал:

– Остановимся, передохнем, от грязи болотной отмоемся.

Лис, его не дослушав, с разбега в воду чистую сиганул в одеже всей, к которой уж на века тина болотная присохла, а я все-таки осторожно приблизился – пугало озеро тихое покоем равнодушным, хоть водой угодило – чиста да нежна она оказалась, будто роса медвяная…

Лис плескался рядом на мелководье, фыркал недовольно:

– Экая грязища в этом Мху Сокольем! Никак не отмыть!

На него глядеть смешно было, да и от воды холодной бесшабашность веселая в тело вошла, – зацепил охотника словно ненароком: