Ладонь на плече
Шрифт:
Вирун вздохнул полной грудью и, проведя указательным пальцем правой руки по черной стене рядом с текстами, сделал, не оглядываясь, пару шагов назад. На том месте, где палец коснулся закоптелости, остался беловатый след. Извилистый, нервный, как и жизнь самого Вируна. Еще раз взглянув на текст, мужчина загадочно улыбнулся сам себе и, вплотную подойдя к стене, дохнул на ладонь, как на печать, приложил ее к стене.
— А это моя роспись, — громко сказал он. — Я согласен со всем, что здесь написано. Заверяю и соглашаюсь с изложенным здесь. Но скоро начнет темнеть. Надо шагать домой. Никогда не поверит Моника-Моня, когда расскажу ей о своих сегодняшних приключениях. Нет, не поверит. Она из тех женщин, которым надо не только услышать, но
Пока говорил, мужчина успел уже выйти на вольный воздух. Он приостановился на минуту у входного проема, через который ворвался в строение утомленный за день ветер. Озорник, забравшись в барак, раз-другой ударился о стены и утих. Видно, наконец, нашел то место, которое искал. Тут ему никто мешать не станет до самого утра. Потому что и Вирун освободил барак, собрался в свою небольшую, но уютную квартиру. К молчаливой, хотя и с характером, ревниво-недоверчивой Монике-Моне. Конечно, она не бесприютный ветер, которому нужно раздолье, широта, небесный простор, шум деревьев и невесомость облаков.
Монике-Моне достаточно голоса, его ненавязчивой заботы и приглушенных ковром в зале шагов, чтобы почувствовать свою защищенность и необходимость хозяину квартиры. Моника-Моня не любит долгих отлучек Вируна. Он усвоил это давно. Она нервничает и волнуется за него. Чутко вслушивается в жужжание лифта в подъезде, щелканье ключа в замочной скважине. Чаще это люди поднимаются в свои жилища, отмыкаются соседние квартиры. А Вирун все где-то задерживается, что-то ищет на краю города, в пустырях и ложбинах. Гоняется за призрачным успокоением души, а может, и тела. Но тело измучивается в таких путешествиях-поисках: начинает ныть спина, болят ноги. Мужчина после таких путешествий всегда жалуется Монике- Моне, а она равнодушно молчит. Мстит ему за вынужденное одиночество.
Вирун уже довольно далеко отошел от заброшенного барака. Узкая тропинка вилась меж невысоких взгорков, пряталась в переросшем высохшем разнотравье и терялась за тощими островками березнячков, до которых еще не успели добраться и уничтожить горожане. Через пару километров тропинка выскочит к мостику, что переброшен над шумной кольцевой дорогой. Перейдя его, каждый вливается в неутомимый вихрь городской жизни. Той жизни, в которой от многолюдия тесно даже мыслям в головах, не то что телам. Вируну часто казалась дикой и ненатуральной жизнь городского люда. Он сомневался, что в такой городской толкотне, бестолковщине, ангелы-хранители миллионов горожан устерегут своих избранников. Что они не заблудятся и не перепутаются, а смогут спокойно уберечь своего человека от неприглядного или рокового поступка. Несчастным ангелам-хранителям надо постоянно следить за ними, чтобы нечаянно, отвлекшись на минуту, не потеряться в гуще чужих тел. Может, поэтому столько несчастий случается в последнее время? Потому что ангелы-хранители, словно малые дети, теряются, а люди без охранения своими крылатыми защитниками неосмотрительно попадают не в те места, где должны находиться.
«Интересно, а что случается с ангелами-хранителями, когда человек умирает? — Вирун от неожиданной мысли даже замедлил шаги. — Они же не могут умереть вместе с человеком. Наверно, эфирные создания становятся вольными, свободными, как небесные птицы. Тогда какой смысл ангелу-хранителю оберегать и защищать своего избранника? Получается, что человек для ангела-хранителя угнетатель, сатрап. Ух ты. — Вирун достал из кармана куртки сигареты. Щелкнул зажигалкой, закурил. — И надо же додуматься до такой глупости. Но почему — глупости? Вполне логичный вопрос, хотя и кажется некрасивым и даже гнусным. Можно пойти еще дальше: как Всевышнему присмотреть за нынешней массой людей в мире? За семью миллиардами! Прости мне, Господи, такие мысли, но незавидное у тебя существование».
Сигаретный дым щекотал ноздри, выдыхался в вечерние сумерки. Под подошвами легко шуршал влажный песок. Кое-где приходилось обходить небольшие лужицы, что оставил недавний дождь. Брючины у Вируна намокли до самых колен. Это от травы, которая при его ходьбе стряхивала влагу на одежду.
«В самом деле, существуют вопросы, на которые невозможно ответить. Убедительно и доходчиво. Аргументированно и доказательно. Часто приходится чьи-то доводы и постулаты просто принимать на веру. Видимо, так получается и с нашими ангелами-хранителями. Они всегда и везде с нами. Так есть и, значит, так должно быть. Все очень просто и понятно». — Вирун улыбнулся. На душе стало легко и уютно, понятно и ясно. Будто после тяжелого дня, когда закончена монотонная работа.
Вируну нравилось оставаться наедине с собой. Он часами мог блуждать по пустырям и луговинам пригорода. Заглядывать в ближайшие лесные массивы. Искать летней порой первые капельки земляники, находить темно-фиолетовые россыпи черники, взбиваться на семейки лисичек или встречаться с важно сосредоточенными, замаскированными, гордыми боровиками или подосиновиками. Он совершал такие походы не пищи ради, а ради внутреннего согласия. Такие походы он делал летом. Поздней же осенью бродил не так далеко от города, как хотелось бы. Причина одна: рано темнело. Пока доберется до своего нового спального района, перебросится парой слов с Моникой-Моней, перекусит, на прогулку останется не больше часа-полтора.
В конторе, где работал Вирун, не слишком ему надоедали коллеги с расспросами. Они знали, что мужчина неразговорчив, а потому после приветствия и пары банальных фраз умолкали, занимались своими делами и хлопотами. Случались дни, когда Вирун мог отработать всю смену и в конце дня, не прощаясь, уйти домой. К такому поведению Вируна коллеги привыкли и не считали его чудаком. Мол, молчит человек, и пусть себе молчит. Кто знает, что у него на душе? Болтать языком сегодня все мастера. В каждом углу обсуждают телешоу, которое накануне просмотрели, лежа на диване. Молчаливость в наши дни можно воспринимать как знак качества человека. Даже его избранности.
Вирун давно заметил, что окружающий мир постепенно тупеет, зарастает дешевым жиром, опускается ниже ватерлинии. Что некоторые обязательные человеческие качества, которые высоко ценились прежде, безвозвратно деградируют, принижаются и вырождаются. Становятся ненужными в отношениях. Их заменяют новые, неизвестно откуда возникшие, уродливые ценности. Хотя, какие они ценности? Как говорится, свято место пусто не бывает. И вот на место доброты и сочувствия откуда-то выплывает и прочно обосновывается злая зависть. А для того, чтобы почувствовать себя человеком, именно Человеком, нужно унизить ближнего своего или даже вовсе незнакомого, случайного прохожего на улице, пассажира в транспорте. Потому что каждый хочет иметь больше свободного места. Расширить свою среду обитания, отобрав несколько вдохов вольного воздуха у соседа.
Может, поэтому Вирун с годами и превратился в молчуна, который больше слушает и наблюдает, нежели говорит. Шестой год ему хорошо, даже прекрасно, с Моникой-Моней... Не надоедая друг другу, они счастливо сосуществуют, порой даже делят одну постель. Это в те ночи, когда Вирун замечает, что его женщина загрустила, или в зимнее время, когда в комнате не слишком тепло. Морозы же в феврале порой достигают и минус тридцати. Вот тогда мужчина и забирает Монику-Моню из ее любимого кресла к себе в кровать. Греет озябшие руки, ноги, лицо. Успокаивает ее и обещает не оставлять вечерами в одиночестве, приходить домой пораньше, вместе готовить ужин и блуждать в интернете. Моника-Моня спокойно засыпает рядом с мужчиной. Они оба счастливы.