Ладонь, протянутая от сердца…
Шрифт:
В чём это ты, интересно, не силён, Стасик? Детей делать, или возраст их определять?
– Тринадцать, скажете тоже!
– обиженным, чуть капризным тоном говорю я.
– Четырнадцать с половиной, если хотите знать! Тринадцать, - ха…
Что ещё за хуетень в моём колхозе? Я что, в самом деле, обиделся, что ли? Analyze it, Логинов…
– Извини, Илья, - совсем ты растерялся г-н Плотников, смотри, Стасик, не заплачь...
– Я ж вовсе не хотел тебя обидеть, я так…
– Ну, если «так», тогда извиняю. Хуйня, проехали… - теперь я смотрю на него с вызовом.
– Что же ты материшься-то без
– Что именно «вообще»? Впрочем, оставим, а то после того, как мы с вами выясним про «вообще», по логике нам придётся обратиться к частностям, а это процесс пролонгированный во времени, возможно даже, что бесконечный, не знаю, право, не уверен, но очень даже может быть… Станислав Сергеевич, скажите, а что, - с открытым ртом менее жарко? Попробовать надо будет…
Стас с отчётливым стуком закрывает рот, - язык бы не прикусил, волнуюсь я за него, - смотрит на меня ещё некоторое время, и начинает хохотать. Ржать, бля! Да так, бля, заразительно, беззаботно, бля, что я против своей воли хохочу вместе с ним.
– Ну… Ну, дети пошли!
– вытирает Стасик слёзы.
– «Generation П»… Какая там Пепси, дурак Пелевин…
– Пелевин, - это писатель? Не читал.
– И ладно. Слышал, и то удивительно… Хотя, с тобой я уже ничему не удивляюсь, - Стас продолжает посмеиваться.
А вот это ты зря, милай, я, милай, знаешь, как ещё могу? Не оценил ты меня! Хотя, куда тебе…
– Да уж! Не от сохи… Мы умываться пойдём? А то есть такое ещё предложение: - обсудим, Станислав Сергеевич, творчество современных Российских писателей. Глубже можем взять, - а чего нам себя ограничивать?
– почему только Российских? Вообще, русскоязычных.
– Илья, скажи, а ты всегда в такой манере разговариваешь?
– Да ни хуя! Настроение у меня щас заебачее, охуительное просто.
– С этим твоим стилем я тоже уже знаком, - грустно отзывается Стасик.
– Мыло возьми в бардачке, пожалуйста. Ой-ёй-ёй! Полотенца-то нет у меня…
– Не смертельно. Так обсохнем.
Мы выходим из раскалённой лоханки, и мой Стасик вдруг начинает странно себя вести. Он машет руками, картинно дышит полной грудью, обводит округу взором из-под приставленной ко лбу ладони, мне подмигивает.
– А?
– Чего, - а?
– переспрашиваю я с некоторой опаской.
– Ну, как же? Природа, Илюшка! Хорошо! А запах? Запах-то, запах какой!
Точно, бля, рехнулся Стасик. Ладно бы не буйно. Возни не оберёшься…
– Запах?
– с сомнением говорю я.
– А хули запах? Река пахнет рекой, трава - травой… Лепёшки вон коровьи, тоже соответствуют наименованию. Деревней воняет, одним словом.
– Ты не любишь деревню?
– Я горожанин, Станислав Сергеевич, - высокомерно заявляю я.
– Потомственный…
И сразу, без перехода, я вспоминаю Тихона. Как он возил меня в лес. Только там озеро было. Наше… Сцепив зубы, я смотрю внутрь себя… Тихо, Логинов, тише… Ушло это, не вернуть ничего. Как смог я рассчитался за Тишку, как, сука, смог…
– Что с тобой, Илья?
– не на шутку встревоживается Стасик.
– Задумался, Станислав Сергеевич. Вы знаете, что такое «хокку»? Да, именно стихи, и именно японские. Три строки, семнадцать слогов, пять-семь-пять. Я вот вспомнил, по поводу нашего разговора о деревне,
– Ух, ты!
– восхищается Стасик.
– Здорово… Погоди, Илья, в Японии ведь нет колхозов. Или это перевод такой?
– Это не перевод, это один мой друг сочинил…
– Что ж, у тебя друзья под стать тебе, Илья. Пошли умываться.
Я молча иду вслед за Стасом вниз к реке. Только мы подходим к воде, я сразу же начинаю тревожиться. Что за хуйня такая, - спокойно ведь всё. Во, блядь! И на этот раз не ошибся, Логинов. По бережку, повыше нас, к нам идут трое колхозников. Бухие, - сразу определяю я. Лет по шестнадцать-семнадцать, но хотя и пьяные, всё же достаточно опасные, здоровые лбы. Впрочем, это для Стасика эти пейзане опасны, мне по хую. Это бы даже неплохо, это бы я чуть поразмялся даже. А может мимо проканают? Ни хуя, целенаправленно так, чуть ли даже не подпрыгивая от возбуждения, эти трое прут прямо на нас. Ага, Стасик тоже заметил. А интересно, милай, как ты себя поведёшь?..
– Ты чё, сука, тачку тута свою мыть надумал, пидар гнойный? Воще, сука, охуели городские! Прикинь, Тёплый!
– так, ну этот, самый шебутной, совсем безпроблемный будет. Тёплый который, - погоняло, надо думать, - тот жирный, по ногам сработаю. Третий неясный пока…
– Ну!
– весьма содержательно отзывается Тёплый.
– Так, ребята, погодите, - это Стас ожил.
– Ничего я тут мыть не надумал. Мы с братом просто к реке подъехали. Сейчас же уедем, хорошо?
Вот нихуя себе! Я уже, оказывается, брат… Какая дрына рядышком валяется, - загляденье…
– Бабки, у-у-м-м, - о, а третий-то и не претендент! И как только можно самогонку по такой-то жаре…
– Илюха, живо к машине, заводи, и в деревню, я тут пока… - шепчет мне Стас.
Чего ты тут «пока»? Затопчут, на хер. А какой молодец, однако! Браво, г-н Плотников, примите мои…
– Я те, пидар, пошепчусь! Бабки гони!
– неврастеник, блядь, его первого, не удрал бы. А палка действительно, - охуенная.
– Ребята, у меня тридцать рублей только, - внешне Стас остаётся спокоен, но я чувствую, что он на грани…
– М-м-мало… - третий мычит.
– Проверим, сука, Тёплый, к тачке!
Ну, всё. Цели ясны, задачи определены, - за работу, товарищи! Эх, Тишка, Тишка…
И меня уже топит знакомое восхитительное чувство. Кожа на скулах натягивается, губы немеют. Не покалечить бы козлов… да и хуй с ними… А вот Стасика бы не задеть, по быстрому надо, пока он не опомнится, да мне на помощь сунуться не решит, сдуру.
– Всё?
– холодно спрашиваю я, а сам перемещаюсь от Стаса несколько боком поближе к уродам, - крестьяне даже в клещи нас не взяли, так рядком и стоят… - Мой… э-э… брат скромничает, господа мои. Бабок у нас не меряно, мы ж коровёнку прикупить приехали, - я сую в карман своих обрезанных чуть ниже колен джинсов руку, нащупываю там «Ладью».
– Ребятки, миленькие, вы уж нам подскажите, где бы тута коровёнку бы нам этого самого…