Шрифт:
Посвящается всем тем мальчишкам, которые
спешат вырасти, и стать настоящими самураями…
– Эй, пацан!
Меня, наверно… Кого ж ещё, - никаких других пацанов вокруг я больше не наблюдаю. Собственно, я тут вообще никого не наблюдаю, за исключением этого мужика…
– Оглох, что ли?! К тебе обращаюсь!
Обращается он… Я медленно, нехотя оборачиваюсь. Ничего особенного, лет тридцать, может меньше, примерно на полголовы повыше меня… Солнцезащитные очки. Футболка и джинсы в каких-то характерных пятнах, специфическое что-то… Солидол, что ли… Точно, а вон и тачка его за деревьями. Ясно, приехал дядя. Машинёшка на домкрате,
– Ты что, парень, глухой?
– Какого хуя надо?
Во, бля, очки даже зашевелились…
– Ты… Ты как разговариваешь со мной?!
Как всё надоело. Я некоторое время смотрю в белое от жара небо над головой мужика, потом утомлённо вздыхаю, перевожу взгляд на его подбородок, вздыхаю ещё раз, и лениво говорю:
– Ну, как… Ну, это… В общем, процесс довольно сложный. Ну, во-первых, я набираю в лёгкие необходимо-достаточное количество воздуха. Для этого мне приходится задействовать мышцу, называемую диафрагмой. Впрочем, это рефлекторное… Дальше. Воздействую той же мышцей на легкие и равномерно выдыхаю, направляя воздух на голосовые связки, а те под действием мышц гортани принимают то или иное положение, сокращаясь или же, наоборот, растягиваясь. Поток обтекающего голосовые связки воздуха модулируется, попадает в ротовую полость… Вам не хорошо?
У дядечки тот ещё видок… Да, милай, это тебе не колесо менять у полудохлой шестёрки, я, милай, таких как ты, могу движением мизинца в землю по плечи загонять. Ну, это я, разумеется, фигурально выражаюсь. А на самом деле, я могу и целиком в землю тебя закатать, и примешь ты там, - под землёй, - горизонтальное положение… С соответствующим впоследствии холмиком над тобой, таким умиротворённым и уже ко всему равнодушным. А холмик будет соответствовать занимаемому тобой, милай, здесь, на поверхности социальному статусу. Впрочем, некоторые обходились и без холмика. А некоторые…
Да. Дядька-то, - хлипенький. Не выдержав драматической паузы, он утирает лоб ладонью, - надо сказать, что эта процедура совершенно не вредит его внешности. Пара солидоловых разводов добавляют ему некоторой мужественности. Ну, хоть так. Хотя… Так и есть. Махнув рукой, - как-то совсем беспомощно махнув, - мужик поворачивается ко мне спиной, и топает, поднимая массу пыли, к своей колымаге… Топает, - громко сказано. Еле тащится. Вот я топаю. С семи утра, блядь, топаю.
Сколько же сейчас-то? Неохота за часами в рюкзак лезть. Судя по солнцу, - часов двенадцать. Вычитая полчаса привала… Не торопился я особо… Километров двадцать утопал, - не меньше. Передохнуть, разве? Тенёк, понимаешь, травка… Я усаживаюсь под берёзой на кейс, рюкзак устраиваю между ногами, откидываюсь спиной на ствол. Я не устал, да и не так уж мне жарко, - последние километров семь я иду по этой вот берёзовой зелёнке, в тени. Усаживаюсь я потому, что мне некуда спешить, и это восхитительно. Это у меня впервые за два с половиной года… Да нет, - бывало, конечно, но чтобы вот так…
Интересно, а чего этот хмырёнок тут забыл? Ну, я-то, - понятно. Я по этим залупинским хуторам топаю, потому что так безопасней. Хотя всё и утряслось, но привычка есть привычка. А он-то чего здесь посеял? Какая, на хуй в жопу, разница… Хм, колесо у него как живое покатилось. Если оно живое, то любви между ними нет, это очевидно. Однозначно, как сказал бы некий, всем такой знакомый персонаж… Ну чего ты его катишь, как Сизиф свой камень? Да… А ведь он, наверное, хотел попросить меня, чтобы я ему помог. Это-то понятно, - непонятно, чего я на него окрысился, в самом-то деле. Надо ведь привыкать снова быть мальчишкой, Логинов, - снова, через хуй его знает сколько лет… Отвык-то я быстро. Ха, отвыкнешь тут! Там, то есть…
Я выплёвываю изжеванную травинку, встаю, потягиваюсь, и, приняв виноватый вид, направляюсь к мужику.
– Вот, возьмите, пожалуйста, - я сама кротость.
Тот, не глядя мне в лицо, неуклюже цапает гайку с моей ладони. У-у, ты, какая! Это он обиделся, понимаешь… Нет, чтобы спасибо сказать… Обиделся. Да, мужик нынче пошёл! Ты б лучше тогда, десять минут назад, когда я тебя лохал, наорал бы на меня, ну, или за ухо там, что ли… Блядь, да он что, калека, - что ж он роняет-то всё?
– Давайте, я вам помогу, - спокойно говорю я, присаживаясь рядом на корточки.
– Бр-бр-бр… Бу-бу-бу…
– Как угодно, - я подпускаю в голос металла.
– Собственно, я предложил вам помощь не в качестве извинения. Не обольщайтесь. Мне, знаете ли, извиняться не за что. У меня были причины так с вами разговаривать. Смею вас уверить, - причины самые веские. Всего наилучшего.
Я встаю с корточек, отряхиваю ладони, поворачиваюсь и иду к своим вещам. Под берёзой я снова усаживаюсь на кейс, срываю свежую травинку, сую её в рот. Сколько он продержится, интересно? Жаль, часы в рюкзаке… Так. Гайки закручивает. Обошёлся собственными силами, тем лучше, сейчас свалит, - если, конечно, его металлолом заведётся, - а я подремлю тут, пожалуй… Я натягиваю бейсболку на брови и закрываю глаза. А хорошо то как! Хорошо быть свободным и беззаботным. Ну, забот-то у меня, положим, всё-таки, немало. А предвидится ещё больше. Но проблем, - настоящих, - проблем у меня нет. Кончились… Я их сам кончил, когда кончал Анвара. Жалко, ах, как жалко, что времени у меня не было придумать для него что-нибудь особенное. Пуля в переносицу, и тю-тю. Vaya con Аллах… Да, времени у меня совсем не было, да и возможности для чего-то особенного тоже. Зато сейчас времени у меня навалом. То нихуя, то дохуя… Диалектика, как любил говорить Тихон… Эх, Тишка ты мой, Тишка…
– Мальчик… - ух, ты! Подкрался! Чо-то я расслабился, блядь…
Я, подняв козырёк бейсболки, вопросительно поднимаю левую бровь, смотрю на мужика. Ха, - теперь виноватый вид у него.
– Слушай, ты извини, ты не поможешь мне, - у меня колесо крутится, гайки затянуть не могу…
– Помогу, отчего же не помочь, - легко, как будто ничего и не было, соглашаюсь я.
– Что ж вы сразу-то не сказали?
– Да я сам думал управится, а оно крутится, блин…
Мы подходим к его лоханке.
– Вот, видишь? А затянуть надо, а то оно отвалится, наверное…
– Сто пудов, отвалится, - заверяю я его.
– Ну вот! Ты придержи колесо, пожалуйста, а я гайки затяну. Хорошо?
– Нет, не хорошо. Подержать я его могу, но не буду, не подумаю даже…
Мужик сдёргивает свои солнечные очки, сводит над переносицей прямые брови, - ой, как грозно, ой, боюсь, боюсь… А всё-таки есть в нём кое-что особенное, - глаза. Тёмно-синие, не голубые, а по-настоящему синие.
– Ты что же, - издеваешься надо мной?
– тихо говорит он. Впрочем, без особой угрозы, скорее растерянно…
– Издеваюсь?
– удивлённо переспрашиваю я.
– И в мыслях не держал, - вы спросили, я ответил…
Я делаю неуловимое движение, выдёргиваю из рук у этого обормота гайковёрт, и склоняюсь перед колесом.
– Не хочу я, понимаете ли, дурную работу делать, - проникновенно говорю я совершенно обалдевшему мужику, а сам опускаю домкрат.
– Не в моих это, знаете ли, правилах. Ну вот, колесо на дороге, машина его держит своим весом, можно спокойно затянуть эти ваши гайки.
И я демонстрирую, как именно это происходит, - в реале, так сказать… Хм…