Лагерь Хауксбиль
Шрифт:
Джимми Барретт встретился с Джеком Бернстейном на станции метро "Проспект-Парк", и они поехали на Манхэттен, выйдя на станции "Таймс-Сквер". Вагон, в котором они ехали, был старым и обшарпанным, но в этом не было ничего необычного. Все было запущенным и обшарпанным в этот девятый год того, что называли Неизменной Депрессией.
Они прошли по Сорок второй стрит до Девятой авеню и вошли в вестибюль золотистой башни высотой в восемьдесят этажей, одного из последних небоскребов, возникших перед Паникой. Перед ними со скрипом открылась дверь лифта. Джек надавил на кнопку "Подвал", и они поехали вниз.
– Что я должен
– Предоставь это мне, - успокоил его Джек. Его бледное прыщавое лицо преобразилось, приняв важный вид. Сейчас он был в своей стихии. Джек-заговорщик, Джек-бунтовщик, Джек-конспиратор из подвальных коридоров. Барретту стало не по себе, он чувствовал себя неуклюжим и наивным.
Выйдя из лифта, они пошли по коридору с низким сводчатым потолком и очутились перед закрытой зеленой дверью, подпертой стулом. Рядом со стулом стояла девушка. Ей было лет девятнадцать-двадцать, как показалось Барретту. Она была невысокая и полная, короткая юбка открывала толстые ноги. У нее была модная стрижка, но это было единственное, в чем она следовала моде. Тяжелые груди свисали без поддержки под красным шерстяным свитером, она была совсем не накрашена, если не считать небрежно наложенного голубоватого налета на губах, из уголка рта свободно свисала сигарета. Девушка выглядела так, будто умышленно была неряшливой, грубой и вульгарной, будто сгорбленную спину и напускной вид простой крестьянки она расценивала как достоинство.
Она казалась карикатурой на всех девушек, участвовавших в левых демонстрациях и маршировавших на демонстрациях протеста, размахивая воззваниями. Была ли эта неряшливая толстушка типичной для этой группы? "Хорошенькие, умницы, общительные", - сказал Джек, умело расставляя западню с обещаниями страстей. Но, разумеется, представления Джека о привлекательных девушках вовсе не обязательно должны были совпадать с его представлениями. Для Джека - не пользующегося успехом тощего острослова любая девушка, которая позволит себя немножечко облапать, кажется Афродитой. Некрасивые ребята находили в девчонках-неряхах свои прелести, каковых Барретт, не будучи столь обделен природой, похоже, в них не замечал.
– Привет, Джанет, - сказал Джек. В его голосе снова прорезались пронзительные нотки.
Девушка хладнокровно окинула его взглядом, затем долго и оценивающе смотрела на внушительную фигуру Барретта.
– Кто это?
– Джимми Барретт. Мой одноклассник, хороший парень. В политике не искушен, но научится.
– Ты сказал Плэйелю, что пригласил его сюда?
– Нет. Но я за него ручаюсь.
– Джек придвинулся к ней ближе, как-то по-особому взял ее за руку.
– Да перестань строить из себя комиссара и пропусти нас, любовь моя!
Джанет высвободилась из его неуклюжих объятий.
– Ждите здесь. Я сейчас выясню.
Она скользнула за зеленую дверь. Джек повернулся к Барретту и произнес:
– Она замечательная девушка, хотя и напускает на себя немного грубости, но душа у нее что надо. И чувствительность не хуже. Очень чувствительная девушка.
– Откуда ты это знаешь?
– спросил Барретт.
– Поверь мне, знаю, - слегка покраснел Джек и сердито поджал губы.
– Ты хочешь сказать, что ты уже не девственник, Бернстейн?
– Давай лучше не будем...
Дверь снова отворилась. Вышла Джанет и вместе с ней
– Это Плэйель, - шепнул он.
– Его имя Джим Барретт, - сказала девушка.
– Бернстейн утверждает, что может поручиться за него.
Плэйель дружелюбно кивнул. Серые глаза быстро пробежали по лицу Барретта, и взгляд их нелегко было выдержать, когда они буквально впились в него.
– Здравствуйте, Джим, - сказал он.
– Меня зовут Норман Плэйель.
Барретт кивнул. Было странно слышать, как Джанет и Плэйель называли его Джимом. Всю свою жизнь для всех он был просто Джимми.
– Он из моего класса, - выпалил Джек.
– Я давно обрабатываю его, заставляя понять его ответственность перед человечеством. Наконец, он решил прийти сюда, поприсутствовать на собрании. Он...
– Хорошо, - сказал Плэйель.
– Мы рады тебе, Джим. Но вот что ты должен понять, прежде чем войдешь. Ты навлекаешь на себя опасность, посетив это собрание даже в качестве наблюдателя. Наша организация встретила официальное противодействие. Твое присутствие здесь может когда-нибудь в будущем обратиться против тебя. Это ты четко осознаешь?
– Да...
– А также, поскольку мы все живем, постоянно рискуя, я должен напомнить тебе, что все, что здесь происходит, должно остаться тайной. Если мы узнаем, что ты, воспользовавшись своим преимуществом гостя, разгласишь что-нибудь из того, что здесь услышал, мы будем вынуждены предпринять определенные меры против тебя. Поэтому, переступив порог, ты подвергаешь себя опасности как со стороны нынешнего правительства, так и с нашей стороны. Ты еще можешь, если пожелаешь, уйти отсюда, не запятнав себя.
Барретт задумался. Посмотрел на Джека, на лице которого было написано беспокойство. Очевидно, Бернстейн ожидал, что он уклонится от опасностей и вернется домой, тем самым поставив под сомнение весь его труд по завлечению новенького. Барретт серьезно обдумал то, что услышал. От него требуют преданности организации авансом, еще до того, как он что-нибудь узнает о ней. В ту минуту, когда он пройдет в эту дверь, он возложит на себя целый груз обязательств. К черту все опасности!
– Я хотел бы войти внутрь, сэр, - промямлил он.
Плэйель, довольный, посмотрел на него и открыл дверь. Проходя мимо невысокой, угрюмой с виду девушки, Барретт с удивлением увидел, что она глядела на него с явным одобрением и даже, пожалуй, с желанием. Она осталась дежурить у двери. Плэйель повел его внутрь. При входе Джек шепнул ему:
– Это один из самых замечательных людей за всю историю человечества.
Таким тоном он мог говорить только о Гете или о Леонардо.
В большой комнате, похожей на пещеру, было холодно. Стены ее не красились по меньшей мере лет восемь. Перед небольшой пустой сценой выстроилось несколько рядов некрашенных скамеек. Образовав правильный круг, на них сидели человек двенадцать. Среди них были две-три девушки, лысеющий мужчина и группа парней, похожих на студентов. Один из них читал с длинного желтого листа бумаги, а другие каждые несколько секунд перебивали его замечаниями.