Лагерь живых
Шрифт:
— Мне вот непонятно. Люди вроде же разумные существа. Но почему у большинства основное желание как можно гуще нагадить окружающим?
— Что это тебя на философию потянуло? — удивляюсь я такому повороту разговора.
— А что, скажешь, не так?
— Люди вообще-то изрядные сволочи, тупые и неблагодарные априори. Хороших-то людей как раз небогато. Откровенно плохих — еще меньше. А вот основная куча — никакие. Могут быть и такими, и этакими, как начальство прикажет. Токо вот беда — плохими быть легче и веселее, а сейчас — и выгоднее. Ты его, урода, перевязываешь, а он, веселясь, тебе в полу халата сморкается. Приходишь на вызов, а он страдает похмельем. Вот так вот. «Ты, доктор, клятву демократа давал? Не финти! Ты, доктор, обязан ко мне относиться с гуманизмой, потому обязан меня опохмелить». И это все на полном серьезе. С какой радости я ему чем-то обязан — неясно. Но вот такая вещь — и доктора обязаны, и менты, и учителя, и все вокруг, а он — никому не обязан, поэтому срет на лестнице и так далее…
— Так вот и я об этом. Причем отличается только величина возможности насрать, масштабы, так сказать, действа. Вот не могу понять разницы принципиальной между бомжом, который на металлолом дербанит лифт в подъезде, и «эффективным собственником», дербанящим на тот же металлолом доставшийся ему даром завод; между панком, гадящим в подъезде, и чиновником, который с винтотряса лупит редчайших козлов из Красной книги, гордо гадя всему человечеству. Не пойму я этого. Вот богач. Купил полсотни дорогих шлюх — в чем тут величие? Член-то у него все равно один, и возможности самые среднечеловеческие, на пару палок разве… Ну, вот я нагребу в кучу сто банок консервов и буду гордиться — тоже ведь богатствие неслыханное по нынешним временам?
— Это ты к чему?
— К завтрашнему дню. Ты необстрелянный, просто будешь бояться. Опять же работа у тебя — спасать-лечить. А мне надо будет вышибать мозги из людей. Которые с виду такие же, как мы с тобой, а на деле — хуже крыс. И я никак не могу понять — почему им хочется быть не людьми, а крысами. Никак не могу. Людей и так мало, вроде б помогать друг другу должны, чтоб вместе выжить, а они стойки ставят, шашлычок на природе…
— Везет мне что-то на философов последнее время. Вон казах-пулеметчик тоже философ.
— Немудрено. Кто воевал, чтоб с ума не сойти, этим умом думает. И потому все вояки чуточку философы. Когда тетенька с косой неподалеку ходит, это вразумляет.
— Ну, тетеньку с косой нынче люди видят редко, отношение к ней странное стало — большая часть отгородилась от ее присутствия больницами и ритуальными бюро, часть думает, что откупится, хотя это никому еще не удавалось — от этой тетеньки откупиться. Может, потому и свинства много, что думают, будто жить смогут вечно. Это в Средневековье люди с детства знали — тетенька всегда рядом, в полушаге. Нынешние уже всерьез путают виртуальность с действительностью. Потом в морге диву даешься — ну ничем крутой крутяк от лоха последнего на каталках не отличается! И ноги такие же синие с бирками, и кудлают их так же равнодушно…
— Зато гробы у крутых из ценных пород дерева, с инкрустациями…
— Толку-то. Из роскошных погребений малая часть не ограблена. Чем выше курган — тем больше шансов, что его тогда же в древности и обобрали. Фараонов, считай, всех обнесли, отличный был бизнес у тех, кто их землю захватил. Впрочем, обычные египтяне тоже влипли, наверное, не знаешь, что мумии их продавались в промышленных масштабах?
— Для музеев, что ли?
— Не. Хорошо просушенные и крепко просмоленные мумии древних египтян шли как дрова — пароходы на них ходили, поезда. Древесина в тех местах дорогая, а мумий было запасено до черта. Семейный склеп обычной средненькой древнеегипетской семейки — это тесная коробка с десятками стоящих мумий. Так что торговля у арабов шла отлично. Ну и бальзамы всякие из них делали аптекари…
— Хренасе. Теперь-то с трупцами такой возни нету…
— Ну почему ж? Я даже не буду говорить о тех случаях, когда санитары деньги вымогали специально, но и бальзамирование не только Ленину делали, да и у косметологов работы полно. Вот очередная несовершеннолетняя дура в приступе суицида хряпнется, скажем, с высоты, так чтоб ее расплющенную физию привести хоть в мало-мало надлежащий вид, поработать надо было много и усердно. Покойник красивым не бывает, смерть всегда несимпатична, это в кино да литературе навыдумывали красивостей… Ну ты ж воевал, видел сам…
— Да, нагляделся. И рваных, и горелых, и гнилых, и все сразу… Хорошо, в мирное время такого не бывает.
— Ну, еще как бывает. Автотравма — вполне себе огнестрельной соответствует. Впилятся молодые придурки на скорости в двести километров куда-нибудь — и ровно то же, что ты видел. И рваные и горелые…
— Пожалуй. А что за вымогательство?
— Это когда коллектив морга оборзеет в край или, скажем, отощает, а клиент простоват? Труп ведь можно поставить на голову — будет тогда лицо чугунно-синее, или положить лицом вниз — нос помнется, опять же лицо посинеет — ну и так далее. Потом показывают родственнику такого жуткого кадавра и толкуют — вот-де, разложение далеко зашло, работать много надо. Родственник в ужасе — ой-ой! Сделайте хоть что-нибудь, я заплачу! Ну и платили. Наши санитары из морга за зарплатой даже в кассу не ходили, не интересовали гроши. А морг у нас в институте, смешно говорить, какой был, никому не конкурент…
Нашу милую пасторальную беседу грубо прерывает Дарья. Ей надо готовить обед, а мы тут мешаем. Нас изгоняют из рая. Тем более жестко, что часть нашего разговора она слышала. И он ей явно не понравился.
Наверху Андрей начинает возиться с охотничьими винтовками, мне приходится по его настырному предложению чистить свой ТКБ [52] . Сидим, копаемся. Пахнет смазкой и металлом.
— Знакомца моего винтовка, — говорит задумчиво Андрей и усмехается, показывая мне величественного вида агрегат.
52
ТКБ — автомат Коробова под промежуточный патрон 7,62 мм. Был основным конкурентом АК.
— А что он ее сдавать решил?
— Это не он. Вдова.
— Лихо.
— В верхних сферах вращался. А там пить много надо. Думали — пьян, а у него инсульт. Утром после банкета не проснулся. А хороший был человек. Я с ним разок на барскую охоту летал — зарекся потом.
— Что так?
Андрей опять усмехается.
— Мне, собственно, не по чину там быть, но знакомец меня рекомендовал как охотника-профи. Для настоящего сафари, дескать, такой нужен. И поехали. На сафари. Прибыли в очень северный городишко. Тем же вечером пришлось пить пиво. Сказали, что на троих будет девять литров. Мне это не очень понравилось — завтра на охоту лететь, а тут столько пива. Но мне говорят: «Донт, грубо говоря, ворри, лучше ты бе хеппи, потому как тут полный орднунг!» И ставят на стол канистру. Нормальную такую, белую, пластиковую, двадцатилитровую. Я удивился — вот же, говорю, русским языком написано: «20 Liters». Принимающий друг моего знакомца удивился очень. Он, оказывается, всегда считал этот жбан девятилитровым и платил соответственно. Не знаю, то ли торговцы там считать не умеют, то ли это из-за того, что принимающий был в городишке шишкой крупного калибра. Утром он не полетел — ноги от пива отекли сильно. Остальная часть компании полетела, потому что пила водку. Правда, они и подраться успели по пьяной лавочке. Зачинщика драки засунули в шкаф, где он благополучно проспал вылет, его потом уборщица выпустила. Утром встретились у вертолета. Багажа оказалось невиданно. Грузили, конечно, местные работяги, ну а начальство стояло, наблюдало и руководило. Впихнули в оранжевый вертолет два снегохода «Буран», сани-прицепы к ним же, американские ледобуры, вкатили мечту Козлевича — бочку с бензином, потом пошли ящики с консервами, колбасами, булками, прочей снедью, которой бы хватило не на девятерых на три дня, а на взвод спецназа на месяц, сумки, спальные мешки, какие-то вещи. Десяток винтовок и ружей, ящики с патронами. Еще что-то.
Ящик водки «Пшеничная», покрытой слоем пыли, — видно, из глубоких тайников, и еще один, если первый кончится, три двухлитровых бутыли со спиртом на тот случай, если и второй ящик кончится внезапно. Сверху водрузили эхолот и полезли сами. Командовавший всем этим действом Генеральный собственноручно выкинул из салона мэра городка, который что-то неправильное сказал, — и взлетели. Итого полетело семь человек высокого руководства, да я в придачу. Летим. Стали пить за успешную охоту. За лес. За лосей. За медведей. Вдруг куча вещей зашевелилась, и не успели все толком испугаться, как оттуда вылез начальник городской милиции — пришел проводить начальство, да сморило. Прилег отдохнуть на минутку в винтотрясе, а работяги, видно, не разглядели, ну и завалили всякой мягкой рухлядью. «Летим назад, — говорит, — мне на службу надо!» — «А штуку баксов за час полета оплатишь?» — «Не, вы че?» — «Тогда летим до точки. Вернешься через четыре часа». — «Ну ладно». Пьем дальше. Закусываем соответственно. Долетели до места, где сторожка и посадочная площадка. На двести пятьдесят километров ни одного дома вокруг.