Лагерный флаг приспущен
Шрифт:
А частенько и коня давал для перевозки бревен и других работ. Так быстро, в полтора года, обзавелись они своим домом, своим клочком земли.
Земля… Разве знают ей цену люди, всю жизнь прожившие в городе!.. Сколько труда вложили они в этот каменистый участок, поросший травой и кустами. Кирками долбили крупные камни. Оттаскивали и складывали забором глыбы, скатившиеся с горы. Возами возили, носили плетенками ее, жирную, плодоносную землю, из ущелья на свою каменистую, белеющую даже во тьме делянку. Заложили маленький сад. Первый в жизни свой сад. Сколько радости было, когда впервые зацвели абрикосы и яблоньки.
А
Очень трудно жили до самой революции.
В 1914 году Анастаса взяли на германскую войну. А через год, летом, вернулся он без трех пальцев на левой руке и с вечно рвущим душу кашлем, от которого сотрясалась его когда-то такая могучая, а теперь ссутулившаяся спина. Надышался рядовой Анастас Хачикян желтого удушающего газа иприта, пущенного немцами. И отправили его после госпиталя в тыл на родину, доживать свой век.
Тянулись руки отставного солдата к работе, к земле. Но нагнется он, понатужится — и долго-долго кашляет, сплевывая кровь. Пять лет промучился Анастас и умер, оставив Ануш одну с сыном. Умирая, просил:
— Не бросай дома. Не уходи с земли, где лежат наши дети. Вырасти Григора честным человеком…
И Ануш вырастила сына. Стал он объездчиком в лесничестве. Женился. А в 1932 году, когда из-за кулацкого саботажа на Дону и Кубани стало совсем голодно, уехал Григор с женой и девятилетним сыном Карапетом па Урал, в Челябинск, куда давно звали его товарищи.
Сменил Григор должность лесника на самую почетную специальность первой пятилетки — стал сталеваром. Сын и невестка упрашивали Ануш уехать с ними. Но Ануш была непреклонна:
— Никуда отсюда не уеду. Отцу слово дала…
Так и жила одна. Хозяйство небольшое. Рыжая упрямица — коза Зойка. Полдюжины курочек с огненно-рыжим петухом впридачу. Черный, как ночь, зеленоглазый кот со странным именем — Бублик. Садик из двух десятков деревьев и маленький огород.
Ануш очень любила детей. Грустила, когда разъезжались в города к началу учебного года пионеры. И с нетерпением ожидала, когда вновь оживут все три пионерских лагеря в селенье, зазвучат горны и задорные песни. Она никогда не пропускала ни одного пионерского костра. И часто сама отмечала понравившихся артистов. Подзовет к себе и вручит какое-нибудь чудо природы: прекрасное, словно лакированное, яблоко или огромную, в два детских кулака, грушу.
БРАТЬЯ
Ленька Клещов попал в пионерский лагерь благодаря своему брату Альке. Любой, кто видел их в первый раз, не верил, что Алька и Ленька — братья. Так непохожи друг на друга.
Алька высокий, тоненький, с мечтательными васильковыми глазами. У него каштановые с красноватым отливом волосы. Нежный девичий овал лица, спокойный мелодичный голос, неторопливые округлые движения — все напоминало мать. Не теперешнюю, конечно, А ту, молодую улыбчивую девушку, которой она двадцать лет назад пришла на табачную фабрику Асмолова. Пришла да так и осталась на всю жизнь среди звонкоголосых подруг в красных косынках, неумолкающего гула машин и табачной пыли. На улице ее никто и не называл иначе, как Дусей-папиросницей.
Ленька —
Отец, которого все дружки звали Косолапым, был рыбак. Обычно днем он спал, вернувшись с рыбалки под утро. От него пахло тиной, рыбьей чешуей и водочным перегаром. Отхрапев шесть-семь часов на низенькой, покрытой пестрым ситцевым покрывалом кровати, он просыпался и принимался ругаться самыми грязными словами. Ругал всех: и мать, и соседей, не желающих дать денег, чтобы он мог похмелиться, и «распроклятый» рыбнадзор, не дающий «рабочему человеку» спокойно ловить рыбу.
Он был браконьером. С ватагой таких же дружков пьяниц по ночам ловил рыбу в запретных местах. Так бесславно и погиб, спасаясь от катера рыбнадзора в гирлах Дона. Запутался в сети с рыбой, которую выбрасывал за борт лодки, и утонул.
Отец не любил младшего сына. Зато старшего, Леньку, с малых лет брал с собой на рыбалку. Из-за этого часто вспыхивали ссоры.
— Пусть приучается к ремеслу! — кричал отец. — Чего ему за твой подол держаться! Рыбаком будет!
— Ты же его от ученья отбиваешь, — урезонивала мужа мать. — Что дитя увидит-то на вашей рыбалке? Как вы водку глушите да ругаетесь. А то еще ненароком утонет или под пулю охранников угодит. Я ведь все знаю. Люди говорят.
Глаза отца наливались кровью. Он стучал кулачищами по столу.
— Что ты сыну кровному хочешь? В папиросники?! Хребтину гнуть?.. А что ты, пролетария, заработала?! Что? В одном кармане — вошь на аркане, в другом — блоха на цепи!..
— Да ты же все и пропиваешь. Детей обуть не во что!
— А я человек вольный! Хочу — работаю, хочу — гуляю. А чего не гулять, раз заработал? Ты знаешь, дура, сколько я заработал за одну ночь… Тебе и не снилось столько!.. Э-э-э, что с тобой разговаривать, курица, — говорил он презрительно. — Ленька! Сынок, поддержи компанию. Пей! Вот хоть эту рюмашку, по малолетству…
Ленька тянулся к рюмке. Мать отнимала. Отец лез к матери с кулаками. На крик приходил мамин брат, дядя Коля. Он хмурил брови и с высоты своего двухметрового роста гремел басом:
— Што? Опять безобразишь… А ну иди поспи…
Брал отца под мышки и, как ребенка, нес в сарай. Запирал на замок и клал ключ в карман. Отец еще долго ругался, колотил в стенку ногами. Потом засыпал. А через несколько дней все повторялось сначала.
После смерти отца Ленька долго боялся рыбалки. Новой страстью его стали голуби и игра. Игра на деньги. До позднего вечера он или гонял голубей или играл с ребятами соседних улиц в «орлянку», в «стеночку», во что угодно, лишь бы в кармане звенели монеты.
Игра уводила его далеко от дома, от школы. Сначала он неизменно проигрывал. Потом ему стало везти. Приходил домой веселый, с карманами, оттянутыми медяками. Завелись у него и бумажные деньги, которые он укладывал в железную коробку и прятал где-то в тайнике.
Алька удивлялся его везенью. Допытывался:
— Как это ты, Ленька? Почему ты всегда выигрываешь?
— Соображать надо, сосунок, — смеялся Ленька.
Но однажды он добрался домой такой избитый, что пролежал целую неделю. Мать плакала: