Лакомые кусочки
Шрифт:
Я отстал от нее. Что за радость злить кого-то, если он никто и не способен испытывать злость? Что за удовольствие, если не нарушаешь правил и запретов, если нет риска? Это все равно что тискать деревяшку или пытаться оприходовать дырку в стене.
К этому времени я проголодался, как волк, а этот дурацкий город и бормотание его жителей страшно действовали мне на нервы, так что я поспешно покинул его и вернулся той же дорогой на берег ручья, откуда, собственно, и попал в этот ужасный мир.
Я нашел затоптанный участок, где еще недавно плясал от радости, и двинулся вверх, против течения, рассчитывая выйти на то место, где Энни меня заколдовала.
Коллаби Дот, дурень ты эдакий, потрудился ли ты как-нибудь пометить то место? Вижу, что нет! Так тебе и надо, остолоп. Вот и сиди, нагруженный золотом и драгоценными камнями, сиди тут, где от твоего богатства никакого проку! — костерил я себя. Рука, в которой я нес золотую «буханку», давно замлела; голова трещала от всего, что довелось здесь увидеть.
Я залез в воду приблизительно в том месте, откуда вынырнул, и принялся шарить ногами среди склизких водорослей и прочих непонятных гадостей, покрытых слоем грязного ила. Конечно, там, где я выплыл на поверхность, было глубоко, и чем глубже я теперь заходил, тем сильнее меня тянуло течением.
Я сделал несколько попыток, позволяя течению увлечь меня на дно, где я мог бы нащупать злополучное место руками или ступнями. Золото и камни, которыми я был нагружен, помогали быстрее тонуть, и они же стали бы помехой, вздумай я всплыть на поверхность и глотнуть воздуха. Конечно, в мутном иле, поднятом со дна, я не мог разглядеть ничего кроме собственных колышущихся волос и бороды да змеистых водорослей.
— Пр-роклятие! — взревел я. Едва не утонул, барахтаясь на мелководье! — Где эта чертова дыра? Впусти меня немедленно! — Вне себя от ярости, я топал, молотил по воде кулаками, в которых было зажато золото и камни, взбивал белую пену и тряс волосами, как безумный.
Неожиданно раздался страшный треск, из воды поднялся огромный пузырящийся столб, и… А-а-а! Я потерял опору, меня неудержимо повлекло вниз, на дно. Разум пронзила молния страха: кажется, я нарушил строение земли и вызвал настоящее землетрясение! Холодная вода поднялась мне до груди, потом до шеи. Тону-у… ар-рхгх-кх-гх!!!
Я ухнул вниз, в бурлящий грязный водоворот. Дно, словно челюсти морского чудовища, сжало мои лодыжки. Оно слюнявило, лизало и засасывало меня в себя. Свет померк, языки водорослей исчезли, и весь воздух из моей груди вышел с тем единственным криком, который я издал. Зубы монстра схватили меня за горло, и снаружи осталась лишь моя холодная мокрая голова; все остальное уже пережевывалось и перемалывалось огромным ртом. Если бы я сделал хоть один вдох, меня ожидала бы мгновенная смерть, поэтому я не дышал. Наконец чудовище всосало меня целиком. Перед глазами, саднящими от грязного ила, вспыхнули золотистые искры. Череп стиснуло так, что с него едва не слезла шкура.
— Ой-ой-ой! Уф-ф…
Я обнаружил, что сижу на берегу ручья, и на заднице уже начинают набухать синяки и ссадины от острых камней со дна. Над головой дрожала и вращалась серая складчатая пелена. Энни, которая, как видно, собралась раскурить трубку и отдохнуть после нелегкого переноса Коллаби Дота в Утопляндию, изумленно обернулась.
— Уже? — Она разинула рот.
— Что значит «уже»?! Я провел в этом ужасном месте несколько часов! — Я поднялся, вытряс воду из промокших башмаков, положил на землю рубин, золотую буханку и принялся выжимать волосы.
— Несколько часов? Чушь! Не успела я послать тебе на прощание поцелуй, а ты уже тут как тут.
— Говорю же тебе, я прошлялся там почти полдня. То, что я принес оттуда, за пять минут не наберешь.
Энни уселась на бревно и взмахнула рукой с трубкой.
— Видать, время там течет по-другому.
— Да уж!
Я чувствовал себя отвратительно, насквозь промок и продрог, у меня все болело, а от тяжелого пояса, набитого монетами, ломило спину, так что всякие споры и размышления меня сейчас жутко раздражали.
— Такого быть не должно. — Ведьма нахмурилась, потом рассеянно поглядела на меня и села на пенек. — Гм… — Энни принялась набивать трубку. — Что же я могла напутать? — Она вздохнула, почмокала губами и опять занялась трубкой. — Ладно, раз уж ты вернулся, значит, так тому и быть. Что сделано, то сделано.
Мы оба задрали головы, однако небо уже очистилось — серая пелена растаяла без следа.
— Ну как, успел натешиться со своими гномихами? — захихикала старуха. — Ширинку-то хоть застегнул? — Энни состроила притворно-сочувственную гримасу. — Бедный, бедный Коллаби, наверное, страсть как утомился от райского отдыха!
— Ничего подобного, — возмутился я. — По пути мне не встретилось ни одного малорослика. Все, кого я видел, были обычными верзилами.
— Что-то тут не сходится, — промолвила Энни. — В тот раз ты видел совсем другую картину, верно? Твой мир кишмя кишел карликами. Может, ты вообразил, что мы, нормальные, в твоем раю превратимся в слуг или нас выкосит чума?
— Никого там чума не выкосила. Куча народу ходила за мной и нудела: «Уходите прочь, мистер Дот». Представь, все до единого знали, кто я такой, и называли меня по имени!
— О-хо-хо. — Энни вытащила нераскуренную трубку изо рта. — Плохие дела, Дот. Все это очень, очень мне не нравится.
Я поднял свои сокровища и вскарабкался по склону берега наверх, поближе к Энни. С моей одежды все еще капала вода, в карманах звякали монеты, пояс оттягивал спину.
— Может быть, не все так плохо, Энни. — Я передал ей золотую буханку. — На, подержи. Интересно, что будет. В том мире я дал торговке монету, и у нее в руке золото тотчас обернулось цветком. Посмотрим, чего стоят мои богатства здесь.