Лакомые кусочки
Шрифт:
Бранза понятия не имела, как реагировать на его высказывание.
— И все-таки, что ты делала в лесу одна-одинешенька? Вон, гляди, полная голова листьев. — Молодой наглец протянул руку и вытащил сухой лист из ее волос. — Каталась по земле? Воображала себя медведицей?
К Бранзе вернулось воспоминание: случка медведей, странная напряженность, которую породило это зрелище; приступ страха — она убегает от Медведя, перед глазами мелькают деревья, он, треща сучьями, ломится через лес за ней. Бранза непроизвольно охнула. Вурледж услышал этот звук и все понял. Выражение ее лица доставило ему удовольствие, он грубо ухмыльнулся.
— Ты знаешь, что мне нравится, — прошептал Тизел ей прямо в ухо. — Ты видела меня с ней.
— Нет! — Бранза побледнела. Она лишь хотела сказать, что он неправильно прочел ее взгляд, неправильно истолковал удивление.
Все это слишком ужасно — Вурледж и его гадкая улыбочка. Подумать только, она покинула разрушенную сгнившую избушку, в сером утреннем сумраке выбралась из леса, опустошенная и разочарованная, а теперь еще эта досадная встреча! Тизел хочет сделать из нее совершенно другую девушку, которой Бранза никогда не была, делает вид, что хорошо с ней знаком, хотя полностью ошибается, да еще навязывает эту ошибку ей, требуя, чтобы она играла по его правилам!
«Ты не должна выходить на улицу одна», — в первый же день заявила ей маленькая Эдда, такая знающая и уверенная в себе. — В этом мире все не так, как было дома. Здесь девушке ходить одной небезопасно. Если соберешься куда-нибудь, скажи мне, и я пойду с тобой. Я или Ма, не важно».
Мама, Эдда — обе они сейчас далеко…
— Я видел, как ты смотрела, Бранза. Ты не убежала и не засмущалась, а осталась смотреть — на меня и мой большой член. Не говори, что тебя это не разогрело!
Вурледж шел бок о бок с Бранзой. Что она будет делать, если он вдруг остановится и преградит ей путь? А если захочет… показать? Уголком опущенных глаз она видела, как топорщатся его штаны. Куда ей деваться?
— Ты хотела меня, точно как та медведица, я видел это по твоему лицу.
— Ничего такого не было! — дрожащим голосом возразила Бранза и шагнула в сторону, чтобы обойти Вурледжа.
Впереди показался поворот. Город и люди уже рядом! Вурледж вплотную приблизился к Бранзе и схватил ее за руку, дохнул в лицо.
— Еще как было! Сколько ты там простояла, подглядывая за нами? В тот раз мы тешились до-олго, я помню. Ты смотрела на нас и хотела попробовать того же!
Бранза вырвала руку и бросилась бежать. За поворотом она действительно увидела людей: из городских ворот выезжала повозка, у изгороди свинофермы переговаривались женщины. Бранза всхлипнула от радости, хотя ее никто не услышал.
Вслед за ней из-за поворота появился Вурледж.
— Не волнуйся, Бранза Коттинг, ты еще попробуешь меня! — донеслось сзади. — Я уже вытаскивал твою сисечку из платья и скоро вытащу опять! — Голос постепенно затихал. — Ты ляжешь со мной, как раньше.
Бранза немного пробежала, потом перешла на торопливый шаг и набралась смелости оглянуться. Вурледж крадучись пробирался в сторону придорожных зарослей. Она немного успокоилась, пропустила возчиков, миновала ворота и вошла в город. Как далеко еще до дома Энни! Бранза больше никогда не выйдет в одиночку, только в сопровождении матери или сестры. А какой мерзкий этот Тизел Вурледж! Но откуда ей было знать…
Нет, нет, она должна была догадаться! Медведь, демонстрирующий свое достоинство, и человек, хвастающий этим… этой палкой — ну конечно, это он! Любовь второго Медведя к играм и объятиям, его постоянное присутствие рядом, которое утешало Бранзу и скрашивало ее дни, — все это лишь для того, чтобы оказаться поближе к ней, залезть под платье, помять и пощупать ее. А она-то дурочка! Мама знала, обо всем знала. Не зря она всякий раз хмурилась и недовольно поджимала губы, глядя на Медведя. Но почему Ма не сказала ей напрямую, почему не предостерегла?
Бранза свернула на улицу Прачек. Две краснорукие девицы, которые отбивали белье, подняли головы. Позади них искрилась на солнце вода, в воздухе клубился пар, отчего прачки казались полупрозрачными; грузчики свозили тележки с грязным бельем и укладывали в стопки выстиранное. Мужчины и женщины развязно болтали; Бранза не различала в их грубом разговоре ни слов, ни чувств, ни смысла, он напоминал ей какую-то визгливую музыку, резкую и фальшивую.
— Кажется, кто-то гулял по лесу, — насмешливо произнесла одна из девиц.
— Везет же некоторым! Шла, шла по тропинке и — бух! — упала без чувств, — отчетливо расслышала Бранза. Слова, точно маленькие злые карлики, перебежали через мостовую и остановились у ее щиколоток, нагло ухмыляясь. Она заставила себя идти дальше.
— …а потом откинуться на мягкие подушки, заказать бокал франкийского вина…
— …в моей спальне витают такие интересные сновидения…
— Сновидения, говоришь? Что ж, неплохо бы их посмотреть вместе с тобой! — Раздался грубый хохот и шлепки отбиваемого белья.
Бранза вытащила из волос два засохших скрученных листа и бросила их на мокрые камни.
В моем городе эта улица была бы сухой и пустынной. Мы с сестрой все время думали, что эти камни лежат здесь для того, чтобы мы на них забирались и прыгали. Должно быть, мама тоже вас не любила, раз начисто стерла из своего мира. Значит, не я одна испытываю этот страх, чувствую себя чужой.
Сверху кто-то харкнул, и белый плевок упал на булыжную мостовую за долю секунды до того, как по этому месту прошуршали юбки Бранзы. Скорей всего это мальчишка Тэллоу, чья голова торчит в окне. Не буду поднимать глаза и доставлять ему лишнюю радость.
— Вот она, спасительница ослов!
Подростки — шестеро или семеро — столпились в конце улицы, приготовившись поиздеваться над жертвой. Растрепавшиеся волосы Бранзы упали ей на лицо, она постаралась идти как можно тверже.
— Я слыхал, ей не удалось помочь бедной скотине.
— Старому Бонни? Этому мешку с костями? Да уж, он отправился кормить червей. Хозяйский хлыст рассек его на части почище мясницкого топора.
Словно движимые единым разумом, они выстроились неровной стенкой и встали на расстоянии вытянутой руки от Бранзы. Она попыталась обойти их сбоку, но стенка передвинулась, окружая ее с трех сторон. Бранза словно танцевала какой-то жуткий танец, еще более нелепый от того, что сама же в нем вела.