Лакуна
Шрифт:
Это всего лишь заметки и каракули, переданные вместе с копией перевода, сеньора Фрида. Ужасное потрясение. Первая в жизни попытка перевода да несколько случайных наблюдений — и теперь их читает весь мир? Сегодня утром было трудно сосредоточиться на завтраке. «Да не дрожи ты так, mi’ijo, — заметила Перпетуя, — и сядь. Если тебя в понедельник повесили, значит, неделя началась неудачно».
Да уж, повезло как удавленнику. Двадцатилетний galopino, ничего не смыслящий в политике, мог перепутать «да» и «нет», renunciar [141] и renacer [142] ,
141
Отказываться, отрекаться, поступаться (исп.).
142
Возрождаться, выздоравливать, оживать (исп.).
Но Ван похвалил перевод. За завтраком прочитал статью Льву с Натальей, сразу переводя на русский. Они слушали слова повара и ели сухой хлеб, из-за которого все тот же трясущийся от волнения повар обжег пальцы.
После завершения сегодняшнего заседания Лев подошел к передней двери, чтобы взглянуть на собравшуюся у дома огромную толпу. Там были не только журналисты, но и разномастный рабочий люд — даже прачки. Босоногие головорезы больше не покушались на Льва, узнав из газет, с каким жаром он защищает рабочих и крестьян. Остается лишь опасаться, что на Святой неделе они сбросят с носилок фигуру Иисуса и водрузят на его место Троцкого. Делегация от объединения шахтеров пришла пешком из самого Мичоакана.
Троцкий обратился к толпе по-испански; говорил медленно, но хорошо. «Я здесь потому, что, как и ваш народ, верю в демократию и борюсь за рабочий контроль над промышленностью. Но в пустом пространстве наши усилия ни к чему не приведут». (Должно быть, он хотел сказать «в вакууме».) «Настоящих перемен способно добиться лишь международное движение рабочих за мировую революцию». На этих словах молчавшая весь день толпа одобрительно загудела.
Почти каждый день Троцкий находит время, чтобы позаниматься испанским с местным переписчиком. Вану не нравится, что Лев отвлекается от работы; мол, есть переводчики, которые всегда готовы к услугам. «Поверь старому революционеру: никому нельзя доверять полностью», — возразил Троцкий. Кажется, это была шутка. Однако сегодня, когда Лев выступал перед толпой, стало ясно, что он имел в виду.
Заседания длятся целый день. Мистер Дьюи говорит, что деятельность комиссии подходит к концу, однако народу все прибывает — как иностранцев в доме, так и мексиканцев у дверей. Лев так увлекся процессом, что был бы не прочь, если бы он продолжался, пока солнце не остынет. Сидящий возле него Ван тоже выглядит довольным; похоже, его ничуть не смущает толпа наблюдателей — мексиканских и зарубежных репортеров в мягких фетровых шляпах и рубашках с закатанными рукавами, журналистов, даже писателей, которые следят за каждым движением Вана, когда, запустив длинные пальцы в папку для бумаг, он вытаскивает из стопки документов нужную Льву страницу, помеченную неразборчиво либо словом, либо датой, либо чьим-то именем. Они как отец и сын. Лев и Ван.
Вопросов на испанском почти не было. Обычно их задает сеньор Понтон из Лиги Наций. Сегодня их было два. Первый: «Сэр, правда ли, что вы убеждены, будто государство рабочих и крестьян обязано предоставить своим гражданам избирательное и прочие права, как в социально-демократическом обществе?»
Лев ответил: «А почему нет? Ведь даже в капиталистических странах коммунисты участвуют в парламентской борьбе. Если же мы строим рабочее государство, в нем тем более должны соблюдаться избирательные права, свобода печати, собраний и так далее».
Второй вопрос: «Сэр, вы утверждаете, что Советский Союз под руководством Сталина из государства рабочих и крестьян превратился в антидемократическую бюрократию. Вы предполагаете, что революция свергнет разложившийся строй и утвердит власть рабочего класса. Или же что государство под давлением других держав выродится в капиталистическое. Как по-вашему, чем то и другое чревато для народа?»
Лев ответил: «Вы совершенно правы, молодой человек. Но человечеству никогда не удавалось найти историческим событиям рациональное объяснение. Вожди, утверждающие, что ради прогресса одних приходится жертвовать другими, вредят обществу. Диктат советского правительства — следствие отсталости и изоляции, в которой страна веками жила при царизме. Мы привыкли оправдывать деспотизм; люди охотно принимают то, к чему приучены. Когда человечество истощено, оно ищет новых врагов — и новую веру. Нам же нужно развиваться, несмотря ни на что».
После тринадцати заседаний комиссия завершила работу. Если бы процесс продлился еще хотя бы день, столовая треснула бы, как яйцо. Лев, как всегда бодро, завершил слушания: «Все, что довелось пережить, не уничтожило во мне веры в чистое и светлое будущее человечества. В восемнадцать лет я входил в рабочие кварталы Николаева, движимый мальчишеским стремлением к истине, здравому смыслу и солидарности. С тех пор моя вера окрепла, но не остыла».
Все замерли; у репортеров увлажнились глаза. Мистер Дьюи заметил: «Господа, выступать после такой горячей речи — лишь зря сотрясать воздух».
Мистер Дьюи с коллегами изучат показания и вынесут письменный вердикт — виновен подсудимый или нет. На это уйдет не одна неделя. Но Лев торжествует. Он ответил на обвинения перед всем миром.
Жизнь в доме возвращается в привычную размеренную колею. Если можно назвать «размеренным» существование человека, который работает за троих и делает несколько дел одновременно: поторапливает переписчика, чтобы тот побыстрее закончил письмо и принес книгу, а сам попутно надиктовывает на восковой цилиндр фонографа размышления о политической теории. Очень тепло; сидим в рубашках с коротким рукавом. Ван всегда последним снимает твидовый пиджак. Когда он, потянувшись за книгой, нечаянно дотрагивается до руки Г. Ш., его прикосновение обжигает, точно кипяток. Ван и Лев — люди северного темперамента; при этом Вана, похоже, яркое мексиканское солнце и пейзажи раздражают, а Льва воодушевляют. Ему нравятся даже кактусы.
После завершения процесса сеньора Фрида возобновила ежедневные визиты, чтобы удостовериться, что Лев всем доволен. Позволю себе заметить: не стоит привозить Фуланг-Чанга, чтобы «подбодрить» обитателей дома. Наталья его терпеть не может: вчера, пока сеньора Фрида была на кухне, шлепнула обезьянку по голове газетой Консервативной партии.
Лев с воодушевлением встретил новость о восстании рабочих в Барселоне: по его мнению, это признак того, что Третий интернационал — союз Сталина с коммунистическими партиями других стран — развалился. Льва попросили сформулировать декларацию Четвертого интернационала; отсюда и неистовый поток слов, застывающий на восковых цилиндрах фонографа. Теперь альтернатива сталинскому Коминтерну хранится в банках на его столе, дожидаясь, пока ее превратят в напечатанные слова, а затем и в действия людей.
Чтобы отметить это событие, слуги по решению сеньоры Фриды готовятся к «празднику Четвертого интернационала». Сеньора Риверу больше заботит безопасность, чем убранство стола.
Когда сегодня утром приехала сеньора Фрида и захватила столовую, Лев уже был в кабинете, а Наталья еще не успела позавтракать. Пришлось ей доедать на кухне. Прошу прощения, но не могу не отметить: это единственное ее пристанище. Наталья недавно жаловалась, что чувствует себя незваной гостьей.