Лакуна
Шрифт:
Когда же состоялись похороны? Покушение было во вторник, в среду Лев скончался, а остальное кануло в Лету. Бумаги, книги, одежда, даже записи в дневниках. Полиция забрала все подчистую из комнат охранников, конфисковала как улики. И этот крошечный блокнот теперь — единственная надежда восстановить хронологию событий. Начнем с сегодня и отмотаем назад: последний день в Мехико, поезд скользит на север; поезд трогается; пассажиры садятся в вагоны на вокзале Колония-Буэна-Виста; покупка свертка с сэндвичами и блокнотика, перевязанного проволокой, в новом «Сэнборне» на вокзале в центре города, за песо из маленького кошелька Фриды.
Остальное как в тумане. В какой из дней Фрида передала кошелек с
Точно после убийства, но до похорон. И после допроса в полиции. Даже Наталью допрашивали два часа. Остальных продержали битых двое суток. Фрида была готова покусать полицейских, из-за которых ей пришлось спать на неудобном топчане в холодной вонючей камере. Притом что в день убийства ее нигде и близко не было. Лучшие показания дал Джо, он запомнил больше остальных, несмотря на то что, когда приехал Джексон, был на крыше и не заметил, как тот прошел во двор.
Вот чего никто не видел: нервной улыбки, с которой он попросил высказать критические замечания о статье. Переброшенного через руку плаща; должно быть, под ним он и спрятал орудие убийства. Никто больше не поймал взгляд Льва через плечо: «Уж лучше ГУЛАГ!» Его молчаливую мольбу. Секретарь должен защищать комиссара. И Ван бы так и сделал. Стоило под любым предлогом отказать Джексону Морнарду в просьбе — и он бы ушел. «Извините, но вы же знаете, как Лев занят. Ему нужно закончить статью об американской мобилизации. Оставьте ваши бумаги, и он при первой же возможности прочитает ваш труд». Могло быть и так. И Лев был бы спасен.
Теперь же мисс Рид сидит на краю кровати и держит Наталью за руку, будь то вторник или воскресенье, утро или ночь. Джо и Реба в кабинете Льва упаковывают документы и папки с бумагами. Это единственная комната, в которой полиция все оставила на своих местах. Из дома тоже почти ничего не взяли. Но из домика охраны вынесли все подчистую. Поразительно. Вернуться из пустой камеры с кирпичными стенами, войти в ворота, увидеть кактусы Льва, растущие на прежнем месте, как будто ничего не произошло, и кур, ждущих кормежки. А потом — пустой домик охраны с распахнутыми настежь дверями и кирпичными стенами. Железные койки, матрасы. Чисто выметенные полы, как в день приезда. В комнате — столик, который одолжил Лев, но на столике пусто, даже печатной машинки нет. Исчезли книги. Чемоданы и коробки из-под кровати. Одежда, зубной порошок, несколько фотокарточек матери. И все дневники, начиная с самого первого, с Исла-Пиксол. Как и коробка напечатанных страниц весом с собаку, которые, словно верный друг, встречали каждый вечер. Пухлая стопка бумаги, с каждым днем становившаяся все выше и надежнее. Теперь все это неважно. Все потеряло смысл.
Фрида ругает полицейских: мол, эти безмозглые тараканы конфисковали все записи на английском, потому что не смогли разобраться, что это такое. У них не хватило ума понять, что это всего-навсего личные дневники и рассказы. Сплетни о древних, улики, за которыми не скрывается никакого преступления, кроме иллюзий молодого человека, возомнившего себя писателем. Погруженного в собственные мысли и пренебрегшего секретарскими обязанностями, способного забыть на столе письмо. Оставившего своего хозяина на растерзание докучливому посетителю, очередному зануде с дурно написанной статьей.
Джо и Реба соберут вещи, оставшиеся от Льва, бумаги, исписанные его мыслями, чтобы отправить в какую-нибудь библиотеку и выручить денег Наталье на билет. Если удастся отыскать Вана, он поможет с продажей. Его последнее письмо было послано из Балтимора; он там преподавал французский. Наверно, Ван еще не слышал о смерти Льва. Уму непостижимо. Все это не укладывается в голове, сколько бы ни рассуждали Лев с Натальей о возможной кончине, ожидая ее с каждым рассветом. Думать — еще не значит предвидеть.
Наталья постепенно прикончит пузырек с фанодормом, цепляясь за руку мисс Рид, пока наконец не сможет открыть глаза, сесть на корабль и уплыть. Соединенные Штаты не позволят ей приехать с Джо и Ребой. Остается Париж; там она остановится у Розмеров. Ей пора в путь. Лоренцо уверен, что теперь чекисты начнут охотиться на нее как на живое напоминание о супруге. Бедняжка так боится ГПУ, этих волков из ее кошмаров, что не может уснуть.
Фрида едет в Сан-Франциско; Диего уже там. У нее, как всегда, есть план: ее друг, доктор Элоэссер, вылечит Фриду от всех болезней, и Диего захочет ее вернуть. Мелькиадес собирается на юг, к родственникам, и Алехандро, вероятно, поедет туда же. Сан-Франциско, Париж, Оахака; обитатели дома разбегаются на все четыре стороны. Бумаги Льва будут храниться где-то в одном месте, но что станется с секретарями, которые их печатали, вносившими свою скромную лепту в его рассуждения? Была еще и другая лепта — хороший завтрак, ведь на сытый желудок как раз и придумываются величайшие планы. Кто обо всем этом вспомнит? Парни из Нью-Йорка играют против мексиканцев в футбол во дворе; нет больше дома Троцкого, как будто и не было вовсе. Дом приберут и продадут новым владельцам, которые разрушат башенки с бойницами, выкопают посаженные Львом кактусы, а кур отдадут или съедят.
Этот дом — словно пригоршня монет, звеневших в одном кармане, а после брошенных на прилавок в качестве платы. Карман опустел, монеты вернулись в обращение, отдельные, невидимые, канули в бездну. Их и вместе-то собрали, кажется, лишь затем, чтобы расплатиться по счетам. Прошлое сохранилось бы, если бы кто-то описал все это в дневнике. Но записей больше не существует.
Фрида говорит, что пора бы нам всем отряхнуть прах Троцкого со своих ног и убраться прочь.
— Соли, у меня к тебе предложение, — заявила она, усевшись за деревянный столик у себя в студии. Перпетуя прибежала со срочным поручением: мол, Фрида зовет. — Тебе опасно здесь оставаться. Нужно бежать. Полиция забрала все вещи из твоей комнаты, даже носки. А все из-за твоих записей. Наверняка за тобой уже следят. — Полиция забрала много что много у кого, но Фрида уверена, что слова опаснее всего. Мол, прав был Диего насчет «твоих чертовых дневников»: конфискованные блокноты подвергают своего автора опасности.
Но у Фриды созрел план. Ей нужно переправить восемь картин в Музей современного искусства в Нью-Йорке на выставку «Двадцать столетий мексиканского искусства». А за ней будет еще одна выставка — «Портреты двадцатого века». Фрида стала воплощением двадцатого века. Возможно, галерея Леви тоже заинтересуется ее работами. Нужен провожатый — «или как там это называется по-английски». Название потом уточним в документах, сказала она. Pastor de consignaci'on, назвала она меня, — «пастух груза», официально уполномоченный агент для сопровождения картин на поезде в Нью-Йорк.
— Твой паспорт в порядке. Помнишь, прошлой осенью ты собирался ехать со Львом на тот процесс.
— Фрида, полиция не позволит мне эмигрировать, пока не закончено следствие по делу об убийстве.
— А кто сказал, что ты эмигрируешь? Я с ними уже все решила. Ты не подозреваемый, а значит, можешь ненадолго уехать из Мексики. Я им сообщила, что ты повезешь мои картины.
— Вы уже переговорили с полицией?
— Ну конечно. Сказала, что ты должен присмотреть за грузом, потому что больше я никому доверить его не могу, — ответила она, постучав карандашом по столу. По мнению Фриды, главная трудность этого плана была в том, чтобы выбрать картины для выставки; в остальном же он не мог встретить никаких препятствий.