Ламьель
Шрифт:
— Я вам все это разыграю как по нотам, — сказал Лерель, — но вот в чем дело: честь! Имя моей племянницы будет носить какая-нибудь девица, которую герцог выпишет из Парижа!
— Возможно, вы правы; в таком случае измените немного правописание имени вашей племянницы. Как ее зовут?
— Жанна Верта Лавьель, возраст — девятнадцать лет.
Герцог вырвал страницу из книги записей егеря и написал: «Жанна Жерта Левьяль».
— Постарайтесь достать паспорт на это имя.
— Еще только девять часов, мэр сидит в кабачке; попробую выманить у него эту штуку. Если он не пойдет советоваться с кюре, дело в шляпе.
В тот же вечер, без четверти двенадцать, егерь явился в замок, несмотря на
— Писал я, — сказал он, — я мог бы написать все, что мне вздумается.
Герцог дал ему в награду столько наполеондоров, сколько Лерель ожидал получить франков.
В восемь часов он проехал в карете под окнами Отмаров, сидя у самой дверцы с паспортом в руках. Ламьель прекрасно его разглядела.
«А он, оказывается, не так уж неловок, — подумала она. — Но, может быть, Дюваль уже вернулся в замок?» Потом ей вдруг стало ужасно жаль двух несчастных стариков, которых она собиралась бросить. Она написала им очень длинное письмо, довольно складно составленное. Начинала она с того, что дарила тетке все свои красивые платья, затем говорила, что вернется через два месяца и обещала соблюстисебя. Наконец, она советовала своим дорогим родственникам говорить, будто она уехала с их согласия к ним на родину, под Орлеан, чтобы ухаживать за старой больной теткой. Она напоминала о приглашении, полученном от этой тетки, Виктории Пуатвен, обладавшей капиталом в шестьдесят луидоров.
ГЛАВА X
На другой день все луга были залиты водой, но погода стояла великолепная. В три часа Ламьель ждала в условленном месте в трехстах шагах от большой дороги. В этот день Фэдор нисколько не думал, что ему предстоит совершить решительный шаг и похитить девушку.
— Я была так расстроена и так расчувствовалась, покидая дом этих несчастных, скучных стариков, — сказала она Фэдору, — что не хочу больше туда возвращаться.
Молодой герцог был уже не тем, кем он был накануне: слова Ламьель смутили и удивили его. Но так как она преподнесла ему свое признание в мягкой форме и снова объяснила Фэдору, что, получив свой паспорт, она наймет лошадь и поедет в Б***, где подождет его день-другой, к герцогу вернулось его присутствие духа, и Ламьель увидела, что он действительно рад.
Она спросила его, получил ли он из Парижа свои жилеты. Накануне он долго занимал ее рассказами о восхитительном наборе жилетов для охотничьего костюма, которые ему должен был выслать его портной; среди них был в особенности один, с серыми полосками по серому, производивший неотразимое впечатление, и к нему была охотничья куртка, сшитая по моде того года.
После того как герцог долго распространялся о сером жилете в полоску, Ламьель подумала: «Собственно говоря, он тоже любит, чтобы я рассказывала ему во всех подробностях о своей жизни дома; вот и он мне говорит о том, что его интересует». Она уже начинала испытывать презрение к Фэдору, но это мудрое рассуждение подавило в ней это чувство.
— Ну что же, я отправляюсь в Б*** одна; приезжайте туда завтра, если только вся эта история с жилетами не удержит вас в замке.
— Как вы жестоки! Вы злоупотребляете тем удивительным умом, который даровало вам небо. Разве вы не первая моя любовь?
Выражался он очень мило, и у него никогда не было недостатка в приятных и изящных, хоть и не очень глубоких мыслях. Ламьель в этом отношении отдавала ему должное, но воспоминание о сером жилете в полоску все портило.
— Это будет в ваших же интересах, если я поеду одна. В случае, если мои бедные родные не удержатся и пойдут посоветоваться с нашим соседом, прокурором Бонелем, они не смогут обвинить вас в похищении. И в самом деле, я могу вам поклясться, что это, собственно, почти не похищение. На всякий случай прокатитесь завтра у них перед окнами и постарайтесь, чтобы вас заметили в деревне.
Ламьель и ее друг прогуливались по лесу; в нем было полно луж по три и по четыре дюйма глубиной, что заставляло пешеходов делать большие обходы. Ламьель погрузилась в мысли о своих родных и была грустна и задумчива.
Неожиданно она прервала довольно долгое молчание и обратилась к герцогу очень убедительно и серьезно:
— Хватило бы у вас смелости посадить меня на круп лошади и отвезти в окрестности Кларка, по ту сторону леса? Я могла бы там остановить Вирский дилижанс; тогда, в случае погони, маловероятной, никто бы не догадался, что я прошла через лес, когда он в таком состоянии, как сейчас.
Фэдор опустил голову; конца ее речи он не слушал; густая краска бросилась ему в лицо. Безжалостные слова: «Хватило бы у вас смелости?» — пробудили в нем чувства французского рыцаря.
— Вы жестоко нелюбезны, — сказал он Ламьель, — и я просто безумец, что люблю вас.
— Так и не любите меня. Говорят, что любовь внушает самоотверженность; или я сильно ошибаюсь, или вашему сердцу суждено серьезно заниматься одними только прелестными жилетами, которые ваш портной посылает вам из Парижа.
Фэдор в этот момент напряг всю свою волю, чтобы разлюбить Ламьель, но почувствовал, что не видеть ее больше было бы свыше его сил. Единственный час за день, когда он жил по-настоящему, был тот, который он проводил вместе с ней. Он сказал ей что-то очаровательно нежное, притом с достаточным жаром, а главное, выразил свою мысль очень изящно, а это Ламьель начинала все больше ценить.
Когда они помирились, Фэдор усадил ее на лошадь, и тут не обошлось без некоторых подробностей, способных особенно пленить влюбленного; положительно нельзя было найти девушку, более хорошенькую, более свежую и, главное, более волнующую, чем Ламьель в эту минуту; ей только не мешало бы быть чуточку полнее. «Это один из недостатков молодости», — подумал герцог. Так как свое мастерство прыгать в седло Фэдор довел до вольтижировки, он вскочил на коня вслед за Ламьель, и в глубине леса она дала себя несколько раз поцеловать.
Ламьель прибыла в Б*** рано; весь следующий день она прождала Фэдора, но он не появлялся. «И глупа же я, что дожидаюсь его. Возможно, ему не удалось отправить свои чемоданы в Руан. Но на что мне нужна эта красивая кукла? Разве у меня нет трех наполеондоров? Это более чем достаточно, чтобы добраться до Руана». Ламьель храбро села в вечерний дилижанс и увидела, что в нем уже заняли места четыре коммивояжера; тон этих господ ее возмутил. Какая разница между ними и герцогом! Вскоре ей стало совсем страшно; еще мгновение — и ей пришлось схватиться за ножницы.
— Господа, — сказала она им, — когда-нибудь, возможно, я и заведу себе любовника, но из вас-то уж наверно никого не выберу: вы слишком безобразны. Вы пытаетесь пожимать мне руки, но лапищи у вас, как у кузнецов. Если вы их сию же секунду не уберете, я расцарапаю их ножницами, — что она и сделала к великому удивлению коммивояжеров.
В оправдание их следует сказать, что, во-первых, она была слишком хорошенькой, чтобы путешествовать одна, а во-вторых, все у нее было, как у честной девушки, кроме взгляда. В нем было столько острого ума, что людям грубым и плохо разбирающимся в оттенках он мог показаться вызывающим. Ламьель прибыла в *** в девять часов вечера. Войдя в столовую гостиницы, она увидела за столом целую дюжину коммивояжеров.