Ламмермурская невеста
Шрифт:
Вскоре они подошли к домику старой Элис; дом недавно перестроили, и теперь он выглядел менее живописно, но был не в пример удобнее. Слепая, по обыкновению, сидела под плакучей ивой и с тихой радостью, свойственной больным и старым людям, грелась под лучами осеннего солнца. Услыхав шаги, она повернула голову. — Я узнаю вашу поступь, мисс Эштон, — сказала она. — Но кто это с вами? Это не милорд, ваш отец.
— Как вы догадались, Элис? — удивилась Люси. — Как вам удается так точно узнавать людей по шагам? Ведь здесь такая почва, что шагов почти не слышно.
— Слепота, дитя мое, обострила мой слух, и я сужу обо всем по едва слышным звукам, которых прежде, так же как вы теперь, я даже не различала.
Нужда — суровый, но хороший учитель, а когда человек теряет зрение, ему приходится узнавать о мире другим путем.
— Вы услышали шаги мужчины — это я понимаю, но откуда вы знаете, что это не отец?
— Старики, дорогая мисс Эштон, ступают боязливо, осторожно: нога медленно отделяется от земли и опускается не сразу; а сейчас я слышу быструю поступь юноши. Если бы можно было допустить такую странную мысль, я сказала бы, что это шага Рэвенсвуда.
— Какой тонкий слух! — воскликнул Рэвенсвуд. — Просто невероятно. Не будь я сам тому свидетелем, ни за что бы не поверил. Вы не ошиблись, Элис: я действительно, Рэвенсвуд, сын вашего покойного хозяина.
— Вы?! — в изумлении вскричала старуха. — Вы Рэвенсвуд! Здесь! Вместе с Люси Эштон, дочерью вашего врага! .. Не верю. Позвольте мне коснуться вашего лица, чтобы пальцы мои подтвердили то, что воспринимает мой слух.
Рэвенсвуд, опустился на дерновую скамью подле старой служанки, и она дрожащей рукой ощупала его лицо.
— Да, это правда! — сказала она. — Это лицо и голос Рэвенсвуда: резкие, гордые черты, смелый, повелительный голос. Что вы здесь делаете, мастер Рэвенсвуд? Каким образом вы оказались во владениях сэра Эштона, да еще в обществе его дочери?
При этих словах лицо старой служанки вспыхнуло от негодования. Так, вероятно, в старину краснел от стыда верный вассал при виде того, как его юный сюзерен готов поступиться рыцарской честью доблестных предков.
— Мастер Рэвенсвуд гостит у моего отца, — вмешалась Люси, желая прекратить эту сцену: наставительный тон Элис пришелся ей не по душе.
— Вот как! — произнесла слепая, и голос ее выразил крайнее удивление.
— Я хотела доставить удовольствие нашему гостю, приведя его к вам.
— И, по правде сказать, Элис, — прибавил Рэвенсвуд, — я ожидал лучшего приема.
— Как странно! — пробормотала старуха, не слушая объяснений. — Небо творит свой праведный суд, а пути господни неисповедимы! Выслушайте меня, сэр: ваши предки были беспощадны к своим врагам, но они вели честную борьбу; они никогда не пользовались гостеприимством противника, чтобы тем вернее погубить его. Что у вас общего с Люси Эштон?
Зачем шаги ваши направлены по одной стезе? Зачем звуки вашего голоса сливаются с речью дочери сэра Уильяма? Молодой человек, тот, кто собирается мстить врагу такими бесчестными средствами.
— Молчите! — гневно прервал ее Рэвенсвуд. — Молчите! Видно, сам дьявол подсказал вам эти слова!
Знайте же, что у мисс Энной нет на свете более преданного друга, чем Эдгар Рэвенсвуд, и нет того, чего. бы я не сделал, чтобы уберечь ее от опасности и обид.
— Вот оно что! — произнесла старуха изменившимся голосом, исполненным глубокой грусти. — Да сохранит господь вас обоих!
— Аминь! — сказала Люси, не улавливая намека, скрытого в словах слепой. — И да возвратит он вам ваш разум, Элис, и ваш добрый нрав. Если вместо. того, чтобы радоваться, когда вас навещают друзья, вы станете разговаривать с ними так странно и таинственно, то и они поверят разным слухам, которые о вас ходят.
— Какие слухи? — спросил Рэвенсвуд; теперь и ему стало казаться, что старуха говорит как-то бессвязно.
— А такие… — прошептал ему на ухо Генри Эштон, только что подошедший к собеседникам. — Говорят, она колдунья, которую нужно было сжечь вместе с другими старыми ведьмами в Хэддингтоне.
— Что ты там шепчешь? — крикнула Элис и, вся вспыхнув от гнева, уставила на мальчика невидящие глаза. — Я колдунья? Меня надо было сжечь вместе с теми несчастными, обездоленными женщинами, которых замучили в Хэддингтоне?
— Какова! — подмигнул Генри. — Я говорю тише, чем чирикает королек, а она все слышит!
— Если бы на этот костер возвели вместе со мной того, кто занимается ростовщичеством, кто притесняет и угнетает бедных, кто уничтожает вековые межи и отнимает наши наделы, кто разоряет древние шотландские роды, тогда я сказала бы: раздуйте пламя, и да поможет вам бог!
— Это ужасно, — вздохнула Люси. — Я никогда не видала бедняжку в таком неистовстве; но избави меня бог упрекать убогую одинокую старуху. Пойдем, Генри! Нам лучше уйти. Мне кажется, она хочет остаться наедине с мастером Рэвенсвудом. Мы подождем вас у источника Сирены, — прибавила она, взглянув на Рэвенсвуда.
— Эй, Элис, — крикнул Генри, уходя вслед за сестрой, — если ты водишь знакомство с той проклятой ведьмой, что портит нам оленей, так передай ей: коли у Нормана не найдется на нее серебряной пули, я сам не пожалею серебряных пуговиц с моей куртки.
Элис молчала и, только убедившись, что брат с сестрой отошли уже на достаточное расстояние и не могли ее слышать, сказала, обращаясь к Рэвенсвуду:
— Вы.., вы тоже сердитесь на меня за мою любовь к вам. Пусть бы чужие люди гневались на моя слова, но вы…
— Я не сержусь на вас, Элис… Я только удивляюсь, что вы, чей светлый ум так часто превозносили, находитесь во власти столь обидных да к тому же и необоснованных подозрений.
— Обидных — возможно: правда часто бывает обидной, но мои подозрения обоснованы.