Ламмермурская невеста
Шрифт:
— Ваши опасения напрасны, — сказала она однажды, когда он, случайно проговорившись, высказал ей свои сомнения. — Зеркало, что отражает на своей поверхности один предмет за другим, сделано из твердых материалов: стекла или стали; а вот мягкий воск навеки сохранит отпечаток дотронувшейся до него руки.
— Это поэзия, Люси, — ответил Рэвенсвуд, — в поэзии же много вымысла, а иногда и лжи.
— В таком случае позвольте мне сказать вам честной прозой, — возразила Люси, — что хотя я никогда не выйду замуж без согласия родителей, но никакая сила, никакие уговоры не заставят меня отдать руку другому, если только вы сами не откажетесь от ваших прав на меня.
У влюбленных было много времени для подобных разговоров. Генри редко досаждал им своим присутствием. Если он не сидел за уроками, с величайшей неохотой слушая учителя, то наслаждался обществом лесников или конюхов, с удовольствием внимая их наставлениям. Что же касается лорда-хранителя, то он проводил утро в кабинете, просматривая корреспонденцию, с тревогой обдумывая разного рода известия, поступавшие со всех концов страны, касательно ожидаемых изменений в шотландской политике, взвешивая силы партий, готовящихся принять участие в борьбе за власть. Остальное время дня он занимался тем, что отдавал, отменял и вновь отдавал распоряжения, делая необходимые приготовления к приему маркиза Э***, приезд которого уже дважды откладывался из-за каких-то весьма важных обстоятельств.
Поглощенный этими разнообразными политическими и хозяйственными занятиями, он, по-видимому, не замечал, что его дочь и Рэвенсвуд стали неразлучны. Зато соседи, которым всегда до всего есть дело, заметили это и осуждали опрометчивого отца, допускавшего чрезмерную близость между молодыми людьми. Легкомыслие сэра Уильяма можно было оправдать только тем, что он предназначал их друг для друга. На самом же деле он стремился лишь выиграть время, пока не выяснится, как далеко простирается интерес маркиза к делам молодого родственника и что, в сущности, тот сможет сделать для Эдгара. До выяснения же этих двух вопросов лорд-хранитель твердо решил любыми средствами сохранить за собою свободу действий. Но, подобно многим коварным людям, он горько обманулся в своих расчетах.
Среди лиц, особенно сурово порицавших сэра Уильяма Эштона за то, что он дозволяет Рэвенсвуду так долго жить в его доме и ухаживать за мисс Люси, был новый лэрд Гернингтон и его верный оруженосец и собутыльник, уже известные читателю как Хейстон из Бакло и его приятель капитан Крайгенгельт. Бакло наконец получил в наследство огромное имение своей зажившейся двоюродной бабки и значительный капитал в придачу; он тотчас выкупил родовое поместье (по имени которого продолжал называть себя), хотя капитан Крайгенгельт и предлагал ему выгоднейший способ помещения денег в финансовое предприятие некоего Лоу, слух о котором как раз докатился до Англии, и предлагал немедленно отправиться для этой цели в Париж. Но Бакло извлек из своих несчастий полезный урок и, несмотря на все усилия Крайгенгельта, оставался глух к его предложениям, не имея ни малейшего намерения рисковать недавно обретенной независимостью. Тот, кому пришлось утолять голод овсяными лепешками, а жажду — прокисшим вином,
— заявил он, — кто вынужден был спать в тайнике замка «Волчья скала», тот на всю жизнь научился ценить хороший стол и мягкую постель и уж наверняка постарается впредь не нуждаться в чужом гостеприимстве.
Итак, на первых порах надежды Крайгенгельта нагреть руки на богатстве Бакло не увенчались успехом. Тем не менее он извлек немало выгод из счастливой судьбы своего приятеля. Бакло, никогда не отличавшийся особой щепетильностью в выборе друзей, привязался к Крайгенгельту; к тому же капитан развлекал его — с ним можно было вместе посмеяться какой-нибудь забавной шутке, а то при случае и над ним самим. Ради личной выгоды капитан готов был стерпеть, как говорится, «и тычок и щелчок», знал толк во всевозможных играх и в охоте, а если лэрду приходила благая мысль распить бутылочку (что случалось довольно часто) — охотно разделял его общество, избавляя от тягостного удела напиваться в одиночестве. Благодаря этим своим достоинствам Крайгенгельт подолгу, чуть ли не безвыездно, гащивал в Гернингтоне.
Ничего хорошего от их сближения нельзя было ожидать. Правда, Бакло, как никто другой, знал характер своего приятеля и испытывал к нему величайшее презрение, что, возможно, несколько уменьшило бы дурные последствия этой дружбы. Но при сложившихся обстоятельствах общение со столь дурным человеком расшатало в Бакло те добрые начала, которые были заложены в нем от природы.
Крайгенгельт не забыл, с каким презрением Рэвенсвуд сорвал с него личину храбрости и честности, и, мечтая отомстить ему за обиду, не подвергая себя при этом опасности, этот трусливый, но хитрый и коварный негодяй старался внушить Бакло злобные чувства к его недавнему другу. Он не упускал случая напомнить Бакло об отказе Рэвенсвуда принять его вызов и всячески пытался убедить своего покровителя в том, что ему нанесено бесчестье и что необходимо требовать от Рэвенсвуда удовлетворения, пока наконец Бакло решительнейшим образом не приказал ему замолчать, — Согласен, — сказал он, — Рэвенсвуд поступил со мной не как джентльмен. Он не имел права довольствоваться словесным ответом, в то время как я требовал от него удовлетворения. Но он спас мне однажды жизнь, и теперь мы квиты. Если он заденет меня еще раз, я открою новый счет, и уж тогда его милости лучше поостеречься!
— Еще бы! — поддакнул Крайгенгельт. — Ставлю полдюжины бордо, что если вы будете упражняться, то уложите его на третьем ударе.
— Вы или ничего не понимаете в этом деле, Крайгенгельт, или никогда, не видели, как он фехтует.
— Это я-то ничего не понимаю? Да вы смеетесь надо мной! Правда, я не видел, как фехтует ваш хваленый Рэвенсвуд, но я, к слову сказать, учился у мосье Сагуна, первого maitre d'armes note 33 в Париже; и у синьора Поко во Флоренции, у мейнгера Дурхштоесена в Вене! И видел, как они владеют шпагой!
Note33
Учителя фехтования (франц.).
— Не знаю, где вы там учились, — ответил Бакло. — Да и учились ли вообще? Впрочем, если и учились, то что из этого?
— А то, что, будь я проклят, Бакло, если когда-либо видел француза, итальянца или голландца, фехтовавшего лучше вас!
— Вы, конечно, лжете, Крайги: но я и вправду смогу постоять за себя! Я владею рапирой, шпагой, саблей, мечом, кинжалом и палашом. А что еще можно требовать от джентльмена?!
— Ну, в таком случае девяносто девять шотландцев из ста не знают и половины того, что вы. Эти увальни, научившись нескольким приемам, считают, что в совершенстве изучили благородное искусство фехтования. Однажды в Руане в тысяча шестьсот девяносто пятом году я отправился в оперу вместе с шевалье де Шапо, и там мы встретили трех собак Круглоголовых, трех англичан, которые…
— Ваша история длинная? — бесцеремонно перебил его Бакло.
— Это как вам будет угодно, — подобострастно ответил приживал. — Мы с ними расправились быстро.
— Ну, так и рассказывайте побыстрее. А какая это история — веселая или серьезная?
— Чертовски серьезная; уверяю вас, им не поздоровилось: Шало и я…
— Ну, так и слушать не стоит! Налейте-ка лучше стакан бордо из запасов моей покойной тетушки, упокой господь ее душу, и, как говорят добрые шотландцы: skioch doch na skiaill note 34 .
Note34
Не порть попойки проповедью (шотланд.).
— Вот точь-в-точь так же говаривал и сэр Эван Дху, когда мы с ним воевали в тысяча шестьсот восемьдесят девятом году: «Крайгенгельт, — говорил он, — вы храбрый солдат, но у вас есть один недостаток…»
— Ну, знай он вас, как я, он нашел бы их еще двадцать. Однако к черту все ваши рассказы. Провозглашайте тост.
Крайгенгельт встал, подошел на цыпочках к двери, выглянул и, убедившись, что никого поблизости нет, тщательно ее затворил; затем он возвратился к столу, надел набекрень обшитую золотым позументом шляпу и, взяв в одну руку стакан, а другую приложив к эфесу шпаги, произнес: