Lapides vitae. Изумруд Меркурия
Шрифт:
Сегодня же я решил прогуляться по острову – дождь кончился, пока мы были на уроках, и солнце теперь сушило пролитые слезы природы.
Димитрия и Инги дома не было, а потому, переодевшись, я сделал несколько бутербродов, достал из холодильника бутылку сока и, кинув все это в рюкзак, отправился исследовать остров.
Было душно из-за испарявшейся воды, солнце пекло нещадно. Выдохнувшая после ночной бури природа оживала: птицы голосили, ветер гладил блестящие листья деревьев.
Сначала я шел по дорожке, всматриваясь в растительность вокруг меня, останавливаясь
Все окружающее пространство окутывал зеленый полумрак. Было тяжело дышать, так как воздух, спертый с разных сторон природными стенами, не уносил воду, от чего был гораздо плотнее. Не было ни дорожек, усыпанных искусственным камнем, ни заборчиков, мешающих растениям расползаться корнями и лианами в разные стороны. По пружинистому слою корней и листьев идти было легко, хотя несколько раз я все же умудрился провалиться в грязные лужи, а один раз даже чуть не потерял кроссовок, при всем этом, не переставая чувствовать себя великим первооткрывателем, в которого я играл в детстве, бегая среди деревьев. Раздвигая листья и траву, случайно пугал птиц, которые улетали в небо, и в глубине души мне становилось стыдно, что нарушил их покой.
Я бродил по зарослям долго, но так и не дошел до берега, отчего становилось понятно, что не такой остров и маленький, как кажется.
Подыскивая себе место, где можно было бы перекусить, услышал голос. Говорил парень. Нет, не говорил – кричал. Сделав несколько шагов в сторону, откуда доносился голос, я чуть раздвинул высокую траву и увидел Жака. Парень был в той же одежде, что и на занятиях, и, скажу вам, она не очень-то подходила для лазания по кустам. Стоя у высокой пальмы, он смотрел на запястье, из браслета на котором вырывался в воздух экран телефонной панели.
Лицо Жака побагровело, а голос дрожал.
Кричал парень, явно, на французском, и я автоматически включил режим полиглота, чтобы что-то понять, но, как это бывает с теми, кто не особо старается учить языки, понял мало. Из всего монолога (скажу вам, он был не маленький), разобрал только: «maman», «pourquoi?», «Jeneveuxpas», «cen'estpasamoi», что давало очень мало информации.
«Maman», находившаяся по ту сторону экрана, что-то ответила Жаку, но он остался этим не доволен. Парень хлопнул рукой по панели, погасив экран, и бросился через кусты в противоположную от меня сторону.
Солнце уже село, когда я ввалился в дом. Всю обратную дорогу я пытался понять, что значил тот разговор Жака с его матерью, и отчего француз был так зол. Не найдя более-менее правдоподобного вывода, я отбросил эти мысли.
– Ну, – встретил меня на пороге дома Димитрий. – И где ты был?
– Гулял, – я стянул грязные кроссовки. – По острову.
– Мойся, и иди ужинать, – он сложил руки на груди, отчего мускулы выступили еще больше, и ушел в гостиную. Сейчас он был очень сильно похож на моего отца.
Остров Поррод. 10 августа
Время шло своим чередом.
В школе уроки набирали обороты: за месяц с преподавателем мы прошли всю программу русского языкознания, перешли на древние классические языки и постепенно перебирались на теорию строения языков. В литературе и искусстве дошли до двадцатого века.
Каждый день после занятий я ходил на пляж, если, конечно, позволяла погода, плавал в соленой воде, загорал под солнцем, ложась прямо на горячий песок. Если же на улице были ветер и дождь, я наливал себе чай и садился в библиотеке с книгой в руках или просто слонялся по дому и искал, чем себя занять.
Неизменно, каждый день с пяти до десяти вечера по времени острова, мне звонили родители, и каждый раз я долго и с запалом рассказывал об уроках, о каких-то новых открытиях на острове. Мы не вспоминали о моем самовольном отправлении сюда, но, как-то раз, мама сказала как бы невзначай, что сейчас бы точно дала свое согласие на мое обучение.
Я скучал по родителям, так же как они скучали по мне. А может, и сильнее. Я любил их, а они любили меня. Но, они до сих пор не знали, каким образом их сын попал на остров, а раскрытие им этот секрета грозило новой волной злости и обиды.
Так прошел июль и наступил август.
Прошло почти четыре недели с того времени, как преподаватель общего языка освободил мне время после профильных предметов, и я стал привыкать к тому, что всегда учусь до четырех часов дня. И вот, десятого августа, учитель настоял на моем присутствии.
После культуры и искусства, я вошел в класс общего языка и встретился с шестью парами изучающих меня глаз. У Сюин они были все те же, что и в самолете – карие, но не заинтересованные мной, а голубым глазам француза был не интересен не только я, но, казалось – все происходившее. У итальянца же глаза оказались не черными, а темно-синими с отливом зеленого. Странно, но в них читалась… агрессия?
– Итак, добрый день, дорогие друзья, – произнес педагог, когда я занял свободное место за последней партой. – В течение месяца вы изучали общий язык. Настало время вам показать, чему вы научились.
Я посмотрел на ребят и у каждого увидел наушник, мигающий красной лампочкой в такт словам учителя. Переводчик.
Преподаватель говорил на общем, а в наушнике его слова переводились на родной язык каждого ученика. Это значило, что на общем они свободно не разговаривают. Или просто держат переводчик по привычке?
– Теперь вы можете избавиться от своих наушников. Мы будем говорить на том языке, что вы должны были изучить за это время. – Ученики выполнили требование, а преподаватель тем временем продолжил: – сейчас вам нужно рассказать о себе. Кто вы, из какой страны прибыли, что нравится, а что нет. Буквально два или три предложения. Начнем?
Вопрос остался без ответа, и учитель кивнул:
– Хорошо. Виктор Васнецов. Вы уже знаете общий язык. Начнете?
Я понял, что это далеко не вопрос и не просьба, а потому кивнул.