Ларец Марии Медичи(ил. И.Ильинского 1972)
Шрифт:
– Пятьсот.
– Это за рублевскую-то школу?
– Она такая же рублевская, как… – Силясь найти сравнение, он пошевелил пальцами, словно раздавал карты. – Это старая, безнадежно испорченная доска, вновь расписанная в девятнадцатом веке. Цена-то от силы ей рублей семьдесят. Ну, сто!
– Сознательно, значит, обманули покупателя?
– Обманул? И не думал. Она ему понравилась, я назвал цену, а он взял. Все законно.
– Выходит, он сам обманулся? По неопытности?
– Не думаю. Рублевская школа потянула бы как минимум еще на два нолика. Эта же штучка вполне качественная, редкая. Где ее достанешь? Тут
– А вывезти?
– Это уж его дело. Я не знал, что он иностранец.
– Когда вы с ним познакомились?
– В понедельник.
– Где передали икону?
– У меня дома, на другой день.
«То есть во вторник, а в среду он уже не вернулся ночевать в свой номер. Так-то вот…»
– Кто-нибудь еще знал об этом?
– О чем это вы?
– Я имею в виду, знал ли кто-нибудь, что этот человек купил у вас за пятьсот рублей, как вы говорите, копию рублевской «Троицы»?
– Не думаю. Я-то, во всяком случае, никому ничего не рассказывал, но за иностранца, конечно, не поручусь.
– А если бы кто-то случайно узнал про это и, не будучи, конечно, осведомлен, что икона на самом деле представляет собой всего лишь копию, сделанную в прошлом веке, попытался ею завладеть?.. Улавливаете ли мою мысль?
– Тюкнул иностранца, чтобы присвоить ее?
– Ну, необязательно это… – поморщился Люсин, – но примерно. Возможно такое?
– Вам виднее, – пожал плечами Михайлов. – Скажу только, что и за меньшее убивают.
– Что вы имеете в виду?
– А вон таксиста позавчера какая-то сволочь по голове трахнула. Мне нынче шеф все рассказал, пока сюда в гостиницу вез. У него всего выручки-то семь рублей было, как потом по счетчику определили. А тут икона, за которую полкуска плачено, а она, может, куда больше стоит… Могли соблазниться…
– Не подозреваете – кто?
– Кто ж его знает, с кем он тут познакомился?
– А с вами как?
– Да разговорился я с ним, на свою беду, в комиссионке. Там три миниатюрки продавались на финифти: «Преподобный Серафим», «Сергий Радонежский» и «Нечаянная Радость» – всего сто рублей. Он их в лупу разглядывал, сомневался насчет трещин. Финифть, конечно, дело верное, чистый восемнадцатый век. Я ему и посоветовал купить. Он уже и чек велел выписывать, да махнул вдруг рукой и сказал, что возьмет одного Будду – он еще и Будду там присмотрел, – потому, как хочет настоящую, писанную на доске икону и, по возможности, древнюю. Ему, конечно, идола завернули и говорят, что иконами не торгуют! Тут я сказал, что зря он миниатюры не купил, долго они на прилавке не пролежат. Я как в воду глядел, потому что в среду их уже не было. Будь у меня тогда деньги – я бы сам их купил. Одним словом, вышли мы из магазина вместе, разговорились, я и пригласил его к себе кое-что поглядеть – не для продажи, конечно, тогда я об этом и не думал.
– У вас много икон?
– Нет, не очень… Случайно попадаются, конечно, я же реставратор.
– Ваши иконы, Виктор Михайлович, меня не волнуют, – заверил его Люсин, – собирайте себе на здоровье, дарите их или там продавайте, если это не нарушает закона. Меня только иностранец интересует. Он что, сам предложил вам продать ему икону?
– Конечно, сам! Он сразу на нее глаз положил.
– А вы?
– А что я? Я говорю: «Подлинник, хотя и не рублевской школы». Разве не правду сказал? Он же спрашивает: «А время приблизительно то же?» – «Ну, – сказал ему я, – время точно установить не удалось». Он тут же полез за бумажником и спросил: «Сколько?» Я назвал ему цену, он без звука отдал. Вот так…
– Вы говорите, он в тот день приобрел в магазине Будду?
– Да, в понедельник.
– Не сможете ли описать мне его?
– Отчего же? Бронзовый, со стершейся позолотой. Страшный такой. Волосы – как пламя, пузатый, с натуралистическими подробностями.
«Он самый и есть. Надо будет позвонить – справиться, когда продали».
Люсин сделал в блокноте пометку, потер лоб, сморщившись, помолчал с минуту, потом спрятал свои записи и сказал:
– Ладно, товарищ Михайлов. Спасибо за информацию. На сегодня, думаю, все. Простите, что отнял у вас, – он взглянул на часы, – двадцать пять минут. Вы сейчас куда?
– Домой, с вашего позволения. Не возражаете?
– Помилуйте, Виктор Михайлович, какие могут быть возражения?! Я вас даже подвезу.
– Ай спасибо, дорогой! – Михайлов вскочил, раскланялся, поводя по полу пером воображаемой шляпы. – Вот уважил! А если я пешком хочу прогуляться, подышать свежим воздухом после дождя? Имею право?
– И то правда, – согласился Люсин, – воздух свежий, чистый, пыль всю прибило. Давайте пешочком пройдемся. А машина за нами поедет на тот случай, если устанем.
– Во! То-то и оно. Зачем же спрашивать да записывать, если у вас с самого начала доверия к человеку нет?
– Э, Виктор Михайлович, опять старая песня! Поймите же вы наконец, что я на работе и есть определенный порядок… Ну что, опять все надо сначала? У меня ведь, – он опять глянул на часы, которые по старой морской привычке носил циферблатом внутрь, – рабочий день уже кончился. Неужели надо милицию вызывать? Они, конечно, быстро установят вашу личность и все потом мне доложат. Но спрашивается: по какому моральному праву я так с вами поступать буду? В благодарность за ваш рассказ, который очень нам помог? Право, Виктор Михайлович, давайте уважать друг друга… Ну что, поедем или пройдемся пешком?
– Ладно, – махнул рукой Михайлов, – поехали. Только в гости к себе я вас не приглашаю. На лестницу паспорт вынесу, а то не поеду.
«Боится за свои иконы», – решил Люсин и, улыбнувшись, спросил:
– У вас лестница не очень темная?
– На площадке окошко есть, разберетесь, – ответил Михайлов и вдруг рассмеялся.
«Ну и жук ты, парень! Самый настоящий жук». Люсин раскрыл дверь и чуть не зашиб притулившегося к косяку администратора.
– Виноват! Мы заняли ваше помещение? Простите, уважаемый, и большое-пребольшое спасибо.
Он раскланялся с администратором и, пропустив вперед Михайлова, пошел к выходу.
Швейцар предупредительно распахнул стеклянные двери. «Капитан-директор», – определил Люсин, взглянув на пышные швейцарские галуны.
…Они свернули с улицы Горького на Садовое кольцо, и, когда проезжали мимо «Аквариума», Люсин заметил, что там идет «Бей первым, Фреди!» Приятели советовали посмотреть. Люсин решил, что на обратном пути обязательно слезет у «Аквариума», благо было недалеко и рабочий день действительно кончился.