Лариса
Шрифт:
— И когда только тот дом достроят, — сонным голосом проговорила Лариска.
Мать рассказывала им, детям, что в горсовете им обещали квартиру. Сказали, что дадут в новых домах, которые строятся на окраине города. Это почти за тем домом, где жили они когда-то вдвоем с мамой. Но пока еще те дома не готовы и надо ждать окончания строительства.
— Уже скоро, доченька, — шепотом говорила мать. — Я ходила смотреть, уже и печи поставили, и крышу накрыли.
— Скорей бы, — вздохнула Лариса, плотнее закутываясь в одеяло. Ей очень хотелось
5
Осень набирала силу — срывала листья с деревьев, сыпала и сыпала дождем. В сарайчике было сыро и холодно. Леня заболел, по всему его тельцу пошли чирьи, он плакал, покормить его и переодеть мать ходила к тете Соне, но к соседке недавно приехала из деревни сестра и теперь у них самих было тесно.
Как-то вечером они зашли к тете Зине и дяде Коле. Там, как всегда, было чисто, красиво и тихо. Тетка засуетилась, собираясь накрыть на стол, но мать поблагодарила и отказалась. Глядя на нее, отказалась и Лариска, только Сережка за обе щеки уписывал булку с маслом, запивая ее киселем.
— Довел тебя твой муженек, — ворчала тетя Зина, с укором поглядывая на мать, державшую на руках сонного Леника. — Надо было тебе такое замужество. Жила бы себе вдвоем с Лариской…
— Что теперь говорить, — отвечала мать, — что сделано, то сделано.
Они посидели еще немного, потом стали собираться домой.
— Вставай, сынок, — будила мать Сережку, уснувшего на диване. Сережка открыл глаза, сморщился.
— Не хочу, — захныкал он.
— Вставай, вставай, пора домой, мы и так тут целый вечер надоедаем.
— Что ты, Марусенька, — явно из вежливости возразила тетя Зина. — Ничего вы нам не надоедаете, побудьте еще, посидите.
Но мать силком поднимала Сережку.
— Не хочу, — ныл тот, — дома холодно, а тут тепло.
Тогда мать положила на диван завернутого в одеяло Леника и стала одевать Сережку.
Тетя Зина тем временем отперла шкаф. Лариса всегда удивлялась, зачем тетка все в своей квартире запирает. И шкаф, и буфет, и все ящики у нее постоянно на замке. Если требуется что-то достать, она берет связку ключей, находит нужный, отпирает, берет что надо и снова запирает. Интересно, от кого она запирает? У них дома, например, никто ничего не замыкал.
Тетя Зина порылась в шкафу, вытащила старое линялое платье, старую рубашку дяди Коли с оторванным воротником, какие-то еще обноски. Завернула все это в белую тряпку.
— Возьми, Марусенька, — протянула сверток матери, — может, перешьешь что детям.
Лариса увидела, как мать покраснела.
— Спасибо, Зиночка, — сказала она. — Может, вам самим еще пригодится.
— Где там пригодится, — махнула рукой тетя Зина. — У меня же некому перешивать.
Она смотрела на Леника, которого мать держала на руках завернутым в одеяло.
— Так вот на свете не по-людски устроено, — с обидой на кого-то говорила она. — Кому дети не нужны, у того их много, а кто бы мог их растить, тому бог не дает… Бери, бери, — почти силой втолкнула она в руки матери сверток.
На улице было темно и холодно. Лариска вся съежилась в своем легоньком пальтишке, взяла за руку Сережку. Рука у брата была мягкая, теплая, он еще как следует не проснулся.
— Не могла сказать, чтобы мы у них пока пожили, — оглянулись на теткины окна Лариса.
— Видишь ли, доченька, — ответила мать. — Кому охота такую ораву в дом пускать.
— Тетя Соня так пускала, хоть у них всего одна комнатка, а у этих целая квартира… И еще тряпок надавала… Не буду я ее платье носить, — сказала Лариска. — И вообще больше к ним не пойду.
6
После того как еще одну ночь Лариска с матерью не спали, подставляя под струи воды то горшки, то миски, мать отважилась. Одела детей, взяла на руки завернутого в одеяло Леника.
— Пойдем, детки, туда, где обещали нам квартиру, — сказала она, — пусть себе и недостроенный дом, но хоть на голову не будет литься.
И они пошли. Лариска с Сережей впереди, мама с Леником на руках — за ними.
На самой окраине города, там, где когда-то был луг, по которому бегали они с Олей, строили дома. Новенькие, двухэтажные, все один к одному, они высились красивым городком возле дряхлых деревянных домишек, которые жались друг к дружке неподалеку от строительства.
Некоторые из новых домов были почти готовы, другие построены наполовину. Из одной трубы тонкой струйкой поднимался в небо белый дымок. К этому дому они и пошли.
В квартире около печи-голландки сидели двое рабочих. Один — с пушистыми рыжеватыми усами, второй — молодой, безусый, в шапке-ушанке, сдвинутой на самый затылок. Они курили и подбрасывали в печку обрезки досок, сваленные тут же на полу.
— Добрый день, — поздоровалась мать с рабочими.
— Здравствуйте, — ответили те.
— Мне… мне обещали здесь квартиру, — несмело сказала мать. — Так вот… пришли посмотреть…
— Смотрите, смотрите, — приветливо сказал усатый и улыбнулся, подмигивая Сережке, который уставился на его усы.
Мать робко прошлась по квартире.
Это была хорошая квартира из двух комнат. Первая, в которой топилась печка, и вторая за ней, поменьше. Из одной комнаты в другую вела дверь, но самой двери пока не было, был только проем для нее.
— Савка, Иван! — позвал откуда-то женский голос.
— Чего тебе? — откликнулся молодой, в шапке-ушанке.
— Идите сюда, хватит у печки греться. Работкой погрейтесь! — звала женщина.
— А я вот сейчас возле тебя погреюсь, — крутанул свой рыжий ус тот, что недавно улыбался Сережке.