Ларочка
Шрифт:
– А дети?
– Мои дети сами уже отцы. Разлетелись. Мне же сорок семь, баба ягодка совсем.
– И ты одна?
– Да ты что?! – усмехнулась Полина. Выяснилось, что мужик ее где-то спит в глубине квартиры и бояться его не надо, он даже если и выйдет, то отопьет немного и в разговор не полезет.
Потом выяснилось, что его вообще нет дома. Он позвонил и сообщил, что внезапно вызван к месту службы. Выслушав это вранье, Полина повертела горлышком бутылки у виска – какая у него может быть служба?! Восемнадцатого августа в ночь.
В общем, до конца дня они вырабатывали план атаки на Белугина, причем Полина все больше пьянела и становилась, как бы сегодня сказали, все более креативна, а Лариса трезвела и непрерывно мыла посуду, это всегда помогало ей сосредоточиться.
Перед отходом ко сну Лариса имела внутри себя целый архив на горделивого генерала.
Ранним утром следующего дня выстоявшаяся под душем, спрыснутая чем-то вызывающе французским, взбодренная чашечкой очень хорошего и крепкого кофе руководительница отдела ВОВ ЦБПЗ схватила такси у дворца спорта «Сетунь» и велела: «В центр». Водитель долго мялся, но почувствовал, что такой клиентке не откажешь. Скоро стало понятно поведение таксиста. Параллельно его «жигуленку» катилась по Можайскому шоссе в ту же сторону центра колонна бронетранспортеров. Командиры машин торчали из люков, но в их позах отсутствовала горделивость.
– В чем дело? – спросила Лариса водителя. У Полины радио было отключено: «Чтоб не било утром по голове гимном».
Тот объяснил – путч. ГКЧП. Горбач в клетке в Крыму. Ларисе показалось, что к ее волосам снова поднесли тот финский фен, которым она только что превращала в феерию свою прическу в роскошной ванной боевой подружки.
Дыхание истории. Не каждый способен его учуять. Не каждый учуявший может правильно использовать.
– Гони! – скомандовала она водителю.
– Куда гони! Светофор!
– Какой еще тут может быть светофор?!
Она и в самом деле уже полностью мыслила поверх всех светофоров. Мысль неслась к пока неизвестным штабам, главное было успеть, промедленье подобно позору. Секунда растерянности в решающий момент, и остаток жизни – догнивание в арьергарде.
Но водитель был прав – светофор!
Остановился не только он, но и автобус, из которого сверху вниз пялилось прямо на них неприятное бородатое лицо – Иван Грозный с тяжкого похмелья. Остановилась и колонна бронетранспортеров.
Внутри у Ларисы вдруг стало как-то гаснуть: колонна военной техники пропускает хлебовоз и рафик?!
Нет, обозналась, не ветер истории. Придется еще разбираться, что это за такое.
Хорошо, что хоть причесалась!
13
Михаил Михайлович сумел никак не проявить себя в период трехдневного правления ГКЧП, поэтому у власти удержался. В чем-то его поведение напоминало поведение Горбачева в Форосе, но поблизости не оказалось своего Ельцина, чтобы его наказать за политическую невнятность. Все либеральные активисты ЦБПЗ были фигурами мелковатыми, буфетными ораторами вроде Саши Белова, а руководитель «Музыки», единственный, кто обладал тем, что впоследствии станут называть харизмой, слег как раз с сильнейшим диабетическим приступом.
Позиции Ларисы в «Истории» пошатнулись, образовалась группа демактивистов, почувствовавших, что пришло их время, и не скрывавших, что они этому рады. Тойво, Галка, причем со всем составом машбюро и отдела писем, и, главное, вдруг – Ребров! Его можно было понять, ему захотелось своего шанса, вокруг кипела жизнь, возникали какие-то банки и банды, на волне антикоммунистической демагогии можно было сделать рывок вперед. При этом он утверждал, что ни в коем случае не предавал «дело Поляновского», но, правда, встречаться очно с Венедиктом Дмитриевичем не стремился. Глаза были все время встревожены, Ребров жил как на бегах. На кого ставить?! Он с блеском вышел из КПСС, не с таким, конечно, как Марк Захаров, спаливший паспорт в телевизоре, но все же эффектно. Таких людей было много, сумевших срок своего пребывания в партии засчитать себе как политзаключение. Особенным красавцем показал себя муж Галки, он сумел свою аспирантуру в ВПШ конвертировать в приятельские отношения с самим Бурбулисом. Если, конечно, машинистка не преувеличивала. Галка стала себе позволять покровительственные жесты в адрес заведующей отделом ВОВ.
Тамила Максимовна перестала заходить к ней со сводкой неофициальных событий на территории «Истории», хотя общий дружелюбный тон сохранила.
Ребров вызывал Ларису к себе «посоветоваться», и идея у него была все время одна: как бы побудить «старика», то есть Михаила Михайловича, к какому-нибудь более решительному проявлению положительных чувств в адрес новой власти.
Да, ГКЧП он вроде бы не поддержал, но осудил все же чуть поздновато, когда это был просто голос в общем хоре. Сейчас бы надо не скрывать своих передовых настроений.
– Ты же можешь на него повлиять.
– В смысле?
Ребров вскочил, прошелся по кабинету. Лариса презрительно следила за ним тяжелым взглядом.
– Ну, хотя бы из партии он мог бы… ты понимаешь?
– Нет.
Ребров рухнул в кресло, свернулся в нем личинкой, но тут же выпорхнул серой бабочкой:
– Ты пойми…
– И ты пойми, он боевой офицер, ветеран войны, он вступал в эту партию на фронте. – Лариса не знала этого наверняка, но считала, что имеет право на такое полемическое преувеличение.
– Да это все, конечно… – кривлялся зам. – Но только его осознанный, такой демократический жест…
Лариса мрачно покачала головой и вышла вон, не скрывая возникающей неприязни к собеседнику.
– Что-то надо делать с этой сукой! – жаловался Ребров в тот же вечер одному из понимающих комсомольских менеджеров средней руки. Он наладил свои тропы в дом на Маросейке.
Тот отмахивался и вздыхал:
– Лучше не связывайся, само отомрет. Как и твой Михалыч. Это уже близкие дела. Лучше наливай.
Ребров и сам чувствовал, что за Ларисой что-то клубится. Да, все эти специалисты по Михаилу Тверскому и любители Лавра Корнилова пока тихо попрятались в поры старой жизни ввиду новейших политических мод, но погасли ли они окончательно? Он искренне, со всем вятским коварством ненавидел эту старомосковскую снобь и даже хотел бы отомстить за то, что вынужден был перед нею в свое время пресмыкаться, но трусил. Его звали на хорошее место в новый ловкий банк, а он боялся расстаться со своим здешним мелким, но прочным местом.