Ларочка
Шрифт:
И тут еще раздался детский плач. «Парикмахерша» опять вложила бритву в руку Лиона Ивановича, как в подставку, и быстро вышла на кухню. Лариса вопросительно поглядела на дядю Ли, и конечно же зря. Он по-прежнему был нем. За какой бы то ни было информацией надо было идти на кухню. Она укоризненно покачала головой, ах, дядечка, ах проказник! Он продолжал грустно улыбаться своими выразительными глазами.
На кухне, как ожидалось, Лариса застала самую отвратительную из возможных сцен. Грудь конопатой хамки все же вырвалась на свет и теперь обчмокивалась губами грудного
– Егор попал под машину. Вернее, не под машину, она ехала мимо, но был плохо закрыт борт, торчал… я не знаю, как называется, и ему попало в висок. Теперь он без сознания. В госпитале. В Коврове. Я хотела к нему поехать, но не с кем оставить ребенка. Я позвонила – может быть, вы посидите?
Лариса даже не сразу осознала, до какой степени ей хамит эта хамка. То есть вот для чего она сюда вытребовала родную мать Егора, чтобы…
– А ты, собственно, кто?
– Марина.
– Ты жила у Лиона Ивановича?
Марину, кажется, этот вопрос смутил. Она не сразу поняла, как на него отвечать.
– Да. Но не только.
Ларисе было не до ее трудностей. Ее наконец прорвало.
– А как он попал в армию?
– Пришла повестка…
– Почему он никому ничего не сказал?!
Марина пожала голым плечом:
– Все знали, Лион Иванович… Егор вам хотел сказать, но потом решил, что лучше напишет оттуда. Я ему говорила, что так не очень хорошо, но он сказал, что так лучше.
Марина отняла ребенка от груди и уложила обратно в коляску.
– Так ты не сказала мне, кто ты?
– Я Марина. Я понимаю, Егор вам ничего не говорил. Он хотел, но все не говорил.
И тут Ларису, как это обычно говорится, пронзило.
– Послушай, а ты, ты что… ты, что ли, его, в смысле, ты с ним?!
Марина кивнула и медленно передернула плотными плечами, как бы говоря: а что, до сих пор это было непонятно?
Лариса до такой степени была поражена, что даже обернулась к Перкову за поддержкой, все же какой-никакой, а отец.
– И что, Марина, этот ребенок…
– Это девочка.
– А как зовут? – спросил поэт, чтобы хоть как-то поучаствовать в разговоре.
Мать ответила не сразу, посмотрела в коляску, где тихо пускала пузыри сытенькая дочка, потому поглядела на роскошную свекровь и тихо сказала:
– Лариса.
Свекровь несколько секунд молчала, потом сделала шаг вперед и наклонилась над колесной колыбелькой. Осторожно выдвинула из рукава своего пальто кисть руки и медленно протянула в сторону сытого, удовлетворенного жизнью свертка. Когда палец бабушки приблизился к личику девочки вплотную, на губах у нее лопнул какой-то особый пузырь, большой, как какое-нибудь важное слово.
– Радуется, – сказал дед.
– Это Егор сказал, что будет Лариса, – сообщила Марина.
– Да?! – удивленно покосилась на нее свекровь, как будто сама не могла сообразить такой простой вещи.
Из комнаты раздался какой-то булькающий звук. Марина бросилась туда. Лариса не могла оторваться от коляски.
– Ну, парень, – пробормотал Перков.
– Какой тебе парень!
– Я имею в виду Егора. Они жили, наверно, год, а сам ни звука. Почему он тебе ничего не рассказал? И старик мог бы позвонить.
– Не мог, – сказала возвратившаяся Марина. – Мы поселились здесь, только когда у него уже случился удар. А так у меня в общаге больше всего. Никто не знал. – Потом добавила, обращаясь к поэту: – Пойдемте, там надо перевернуть.
Лариса осталась один на один с коляской. Держалась одной рукой за подоконник, другой очень осторожненько прикасалась к подбородочку, к лобику, к кончику носа, и каждый раз с ней происходило какое-то сладостное сотрясение во всем теле. При этом она не беспамятствовала в других отношениях, и раненый Егор, и расплющенный дядя Ли никуда не исчезли из ее сознания. Но все равно эта огромная, больная сложность производила не отчаянье, а что-то совсем другое в душе.
– Ла-арочка. Ну, теперь мы им покажем!
40
В доме остались одни мужчины. Марина с младшей Ларисой в городской квартире. На ней, помимо заботы о дочке, еще и присмотр за инсультным Лионом Ивановичем. Кроме того, Егор, его тоже надо навещать в гарнизонном госпитале. Он пока никого не узнает, и будет ли когда-нибудь узнавать – врачи сказать не могут. Старшая Лариса решила, что его надо будет со временем забрать сюда, в большой дом в Пуговичино. Она была убеждена, что сын поправится, хотя вроде бы никаких оснований для особого оптимизма не просматривалось.
Переговоры о покупке второй половины участка уже прошли. Денег должно хватить. Места хватит всем.
Поэт Принеманский поселился в отапливаемой баньке, и, кажется, ему там нравилось. Николай Николаевич частенько к нему захаживал, чтобы ускользнуть от тихого скандала, который каждый раз разражался, стоило Ларисе завести речь о переселении в общий дом Виктории Владимировны.
Нина Семеновна не сдавалась, хотя Лариса была убеждена, что это дело времени, так же как и излечение Егора. Мать упиралась. Она готова была ходить не только за внуком, но даже за «артистом», раз хороший человек, но «только не она».
Тихое, несгибаемое сопротивление матери изводило Ларису. Какая у нее выстроилась стройная, гармоничная картина будущей жизни, все родные люди за одним большим столом, пусть кто-то не совсем здоров, это мелочи, и не такое переживали. Она часто бывала в госпитале, у постели Егора, и, хотя улучшений пока не было заметно, демонстрировала железобетонный оптимизм. Вытащим!
Между тем устроились дела на работе, Михаил Михайлович отошел от дел по состоянию здоровья, и как-то так получилось, что во главе ЦБПЗ оказалась Лариса Николаевна Конева. Успехам только стоит начаться, как их уже и не остановить. Хитрый-прехитрый Сергей Иванович подъехал к ней с предложением «войти в список», пусть до выборов еще далеко, но от нее ждут участия в руководящих структурах партии. Она даже не обрадовалась и взяла неделю на размышление. И Сергей Иванович это безропотно снес.