Ластики
Шрифт:
Через несколько секунд Уоллес звонит опять. Поскольку ему не открывают, он заглядывает в зарешеченное окошко – но внутри ничего не разглядеть. Он поднимает голову и смотрит на окна второго этажа. Из левого окна выглядывает старая женщина – она чуть-чуть наклонилась, как раз настолько, чтобы его было видно.
– Кого вам надо? – кричит она, видя, что он ее заметил. – Здесь больше никого нет. Вам бы лучше уйти, мой мальчик.
Интонация сухая и недоверчивая, но чувствуется, что ее можно задобрить. Уоллес спрашивает самым
– Вы мадам Смит?
– Что вы сказали?
– Это вы мадам Смит? – повторяет он громче.
На этот раз она отвечает так, как будто давно поняла, о чем речь:
– Ну да, это я! А что вам нужно от мадам Смит? – И, не дожидаясь ответа, пронзительным голосом добавляет:
– Если вы по поводу телефона, могу сказать сразу: поздно пришли, мой мальчик, здесь больше никого нет!
– Нет, мадам, я не по поводу телефона. Я хотел бы поговорить с вами.
– Некогда мне разговаривать! Я укладываю вещи.
Бессознательно подражая ей, Уоллес теперь кричит почти так же громко. Он не сдается:
– Послушайте, мадам Смит, я только спрошу вас кое о чем.
По-видимому, старая дама еще сомневается, впускать ли его. Он отступил от двери, чтобы дать ей разглядеть его получше: то, что он хорошо одет, безусловно, говорит в его пользу. И вот наконец, перед тем как исчезнуть у себя в комнате, экономка заявляет:
– Никак не пойму, что вы мне тут рассказываете, мой мальчик. Сейчас спущусь.
Но проходит довольно много времени, и ничего не меняется. Уоллес уже собирается окликнуть ее, боясь, что о нем забыли, но вдруг окошко открывается, хотя в передней не было слышно ни малейшего шума, и за решеткой появляется лицо старой женщины.
– Так вы насчет телефона, да? – кричит она опять (не понижая голоса, притом что теперь собеседник находится в полуметре от нее). – Мы вас ждем уже неделю, мой мальчик! Надеюсь, вы не из сумасшедшего дома, как тот, вчерашний?
Уоллес несколько озадачен.
– Ну, то есть, – говорит он, думая, что она имеет в виду клинику, – я там побывал, но…
Старая экономка в негодовании перебивает его:
– Что? Так они там все ненормальные, на этой почте? Вы, наверно, тоже шатались по кафе, прежде чем прийти сюда?
Уоллес не теряет хладнокровия. Хотя Лоран предупреждал его, что от этой дамы иногда можно услышать странные вещи, он не ожидал, что она до такой степени не в себе. Придется терпеливо объяснить ей, в чем дело, четко выговаривая слова, чтобы до нее дошло:
– Послушайте, мадам, вы ошибаетесь…
Но тут он вспоминает оба кафе, в которых побывал сегодня, – помимо того, где он ночевал; эти факты он отрицать не может, хотя не понимает, что тут предосудительного. В отношении почты он чувствует себя увереннее – впрочем, разве он не спрашивал, где находится главный почтамт? Он не заходил туда – но в любом случае это было бы невозможно, поскольку там еще было закрыто… И вообще, зачем ему обращать внимание на эти дурацкие упреки?
– Это недоразумение, – продолжает он. – Меня не с почты прислали. (По крайней мере, это он может утверждать с полным чистосердечием.)
– Тогда что вы мне тут рассказываете? – с подозрением спрашивает она из-за решетки.
Попробуй проведи допрос в таких условиях! Наверно, после убийства хозяина она повредилась умом.
– Говорю вам, я не насчет телефона, – повторяет Уоллес, стараясь не терять терпения.
– Слушайте, – восклицает она, – совсем не обязательно так кричать. Я ведь не глухая! (Видно, что она читает по губам.) А если телефон тут ни при чем, так не надо было о нем говорить.
Решив не возвращаться к этой теме, Уоллес кратко объясняет цель своего прихода. К большому его удивлению, мадам Смит сразу его понимает и соглашается впустить. Однако вместо того, чтобы открыть дверь, она еще несколько секунд наблюдает за ним из-за решетки, наполовину скрывающей ее лицо. Наконец, закрывая окошко, она сообщает ему с оттенком упрека (разве он должен был знать об этом заранее?):
– Через эту дверь к нам не входят, мой мальчик. Слишком долго надо с ней возиться. Лучше обойдите дом.
И окошко со стуком закрывается. Спускаясь по ступенькам на посыпанную гравием дорожку, Уоллес спиной чувствует ее взгляд, следящий за ним из темноты передней.
А между тем старая Анна семенит на кухню. Этот господин как будто повоспитаннее тех двоих, краснолицых и в тяжелых ботинках, что приходили вчера. Они совались повсюду, все обнюхивали и даже не слушали, что им говорят. Она неотступно следила за ними, боясь, как бы они чего-нибудь ни прихватили: их физиономии не внушали ей особого доверия. А вдруг это сообщники бандита пришли за добычей, которую тот упустил? Этот тип вроде бы не такой шустрый и пускается в ненужные рассуждения, вместо того чтобы прямо перейти к делу, но зато он гораздо воспитаннее. Господин Дюпон хотел, чтобы в дом входили через парадную дверь. Но там слишком мудреные запоры. Теперь вот он умер, так пускай они входят с той стороны, через заднюю дверь.
Уоллес подходит к той маленькой застекленной двери, о которой говорил комиссар. Согнутым указательным пальцем он стучит в стекло. Но старая экономка опять куда-то исчезла, и он берется за ручку; дверь не заперта. Петли скрипят, как в заброшенном доме – быть может, доме с привидениями, – где от каждого движения разлетаются совы и летучие мыши. Но вот он входит, закрывает за собой дверь, а шуршания крыльев не слышно. Тишина. Уоллес нерешительно двигается вперед; глаза привыкают к полутьме, взгляд скользит по деревянным панелям на стенах, затейливой лепнине на потолке, медному столбику, красующемуся у подножия лестницы, коврам, всему, что в начале века было гордостью буржуазного дома.