Ластики

Роб-Грийе Ален

Очевидно, утром он должен был свернуть гораздо раньше, если судить по направлению этой улицы. Черная спина движется с той же скоростью, что Уоллес, и показывает ему дорогу.

3

Человек в черном плаще переходит на левую сторону и сворачивает в узенькую улочку. Уоллес теряет его из виду. Жаль, он был хорошим попутчиком. Значит, он шел не на почту, не собирался давать телеграмму, если только не выбрал какой-то известный ему более короткий путь на проспект Кристиана-Шарля. Ну и пускай, Уоллес больше любит ходить по широким улицам, и вообще ему нечего делать на почте.

Наверно, было бы проще сразу сказать этой женщине, что ему хочется пройтись по главным улицам города,

куда он попал впервые; но вдруг бы он проговорился о своей первой, давней поездке? – озаренные солнцем узкие улочки, по которым он ходил с матерью, отрезок канала между невысокими домами, остов заброшенного корабля, какая-то родственница (сестра матери или ее сводная сестра), с которой они должны были встретиться, – нахлынули бы воспоминания детства, и он бы выдал себя. Назваться туристом он тоже не мог: в городе, где нет ничего привлекательного для любителя искусства, да еще в такое время года, это не только прозвучало бы совершенно неправдоподобно, но и могло бы навлечь на него еще большую опасность: куда бы она завела его своими расспросами, если даже в разговоре о почте, чтобы уйти от объяснений и подтвердить ее догадки, он с ходу сочинил про телеграмму? Кто знает, в какие вымышленные авантюры его могут втянуть из-за того, что он старается быть любезным и не привлекать к себе внимания!

– Вы нездешний, месье?

– Нет, я полицейский, приехал сюда вчера вечером, чтобы расследовать политическое убийство.

Это было невероятнее всего остального. «Агент спецслужбы, – любит повторять Фабиус, – должен оставлять как можно меньше следов в умах людей; поэтому важно, чтобы в любых обстоятельствах его поведение не выходило за рамки обычного». И в Бюро расследований, и в министерстве все знали карикатуру, на которой был изображен Фабиус, замаскированный под «беззаботного прохожего»: надвинутая на глаза шляпа, большие черные очки и свисающая до земли, явно фальшивая борода; согнувшись пополам, он «незаметно» крадется в чистом поле, среди удивленных коров.

За этой озорной картинкой скрывается неподдельное восхищение, которое на самом деле испытывают перед стариком его подчиненные. «Он очень сдал», – удовлетворенно скажут вам его враги; но те, кто работает с ним изо дня в день, знают, что, несмотря на необъяснимые приступы упрямства, прославленный Фабиус все еще достоин своей легенды. Однако даже верные почитатели иногда ставят ему в вину не только привязанность к устаревшим методам, но и некую нерешительность, преувеличенную осторожность, которая заставляет его ставить под сомнение даже самые бесспорные данные. Чутье, позволявшее ему находить малейшую лазейку в сложной ситуации, азарт, увлекавший его к самому сердцу загадки, наконец, неистощимое терпение, с каким он распутывал обнаруженные им нити, – все это порой словно вырождается в мертвящий скептицизм маньяка. Раньше поговаривали, будто он не доверяет простым решениям, а теперь намекают, что он перестал верить в возможность какого-либо решения вообще.

Например, в этом деле, цель которого, в сущности, ясна (разоблачить главарей анархистской организации), он с самого начала выказал чрезмерную нерешительность, точно занимался им против воли. Он не стеснялся делать при подчиненных совсем уж несуразные заявления, то делал вид, будто считает этот заговор просто чередой совпадений, то усматривал тут хитроумную интригу правительства. А как-то раз невозмутимо заметил, что эти люди – филантропы и их цель – общественное благо!

Уоллесу не нравятся эти шутки, он считает, что из-за них Бюро могут обвинить в нерадивости, а то и в сговоре с преступниками. Разумеется, он не может испытывать к Фабиусу такое слепое обожание, как некоторые его коллеги: он не знал его во время войны, в те славные годы, когда тот боролся с вражеской агентурой. Уоллес недавно поступил в Бюро расследований, раньше он работал в другом отделе Министерства внутренних дел и попал на это место лишь благодаря случаю. До сих пор его работа состояла преимущественно в наблюдении за несколькими

теософскими обществами, которые почему-то вдруг вызвали подозрения у министра Руа-Дозе. Несколько месяцев Уоллес ходил на собрания посвященных, изучал бредовые брошюры и завоевывал симпатии полупомешанных; недавно он завершил свою миссию, составив объемистый доклад о деятельности этих, в сущности, вполне безобидных кружков.

На самом деле эта полиция, действующая вне рамок полиции как таковой, чаще всего играет весьма мирную роль. Организована она была для борьбы со шпионажем, но после войны стала чем-то вроде экономической полиции, основной задачей которой было пресекать незаконную деятельность картелей. А потому всякий раз, когда какая-нибудь финансовая, политическая, религиозная или иная группировка становилась угрозой для безопасности государства, в дело вмешивалось Бюро расследований и, случалось, оказывало неоценимую помощь правительству.

На сей раз речь идет о другом: за девять дней девять человек погибли насильственной смертью, причем в пяти или шести случаях имеются явные признаки убийства. Некоторые сходные черты этих преступлений, личности жертв, а также письма с угрозами, полученные другими членами организации, в которой состояли погибшие, доказывают, что все это – части одного дела: грандиозной кампании устрашения – или даже полного уничтожения, – затеянной (но кем?) против этих людей, чья роль в политике, хоть и неофициальная, по-видимому, очень велика и которые поэтому пользуются… определенной…

Площадь Префектуры – большая, квадратная, с трех сторон окруженная аркадами домов; с четвертой стороны ее замыкает здание префектуры, массивное, претенциозное, с завитками и ракушками, но, к счастью, без особых излишеств, умеренно уродливое.

Посреди площади на невысоком пьедестале, окруженном решетчатой оградой, стоит бронзовый монумент: запряженная парой коней греческая колесница, а в ней – несколько фигур, очевидно аллегорических, чьи неестественные позы не очень вяжутся со стремительным движением колесницы.

От противоположной стороны площади начинается проспект Королевы, обсаженный чахлыми, уже оголенными вязами. В этом квартале на улицах почти безлюдно; редкие прохожие с поднятыми воротниками и черные ветки деревьев раньше времени придают ему зимний облик.

Дворец правосудия должен быть где-то недалеко, ведь город, не считая предместий, не так уж обширен. На часах префектуры примерно десять минут восьмого, а значит, в распоряжении Уоллеса еще целых три четверти часа, чтобы обследовать окрестности.

В конце проспекта видна серая вода старого отводного канала: это подчеркивает ледяное спокойствие пейзажа.

Дальше начинается проспект Кристиана-Шарля, он чуть шире, на нем встречаются нарядные магазины и кинотеатры. Идет трамвай, предупреждающий о своем слишком тихом приближении мелодичной трелью.

Уоллес замечает панно, на котором прикреплен выцветший план города с подвижным указателем посредине. Не сверяясь ни с этим планом, ни со списком улиц, длинным бумажным рулоном в маленькой коробочке, он без труда восстанавливает в памяти весь путь: вокзал, чуть сплюснутое Бульварное кольцо, улица Землемеров, Брабантская улица, улица Жозефа Жанека, которая вливается в бульвар, Берлинская улица, префектура. Сейчас он пойдет по проспекту Кристиана-Шарля к бульвару и, поскольку у него есть запас времени, сделает крюк: завернет налево, потом пойдет обратно вдоль канала Людовика V, затем вдоль другого, узкого канала, который тянется параллельно улице… Копенгагенской улице и который он только что переходил. В итоге получится, что Уоллес дважды прошел из края в край собственно город, то есть ту его часть, что находится внутри Бульварного кольца. За ним начинаются предместья, на востоке и на юге – тесно застроенные и неприглядные, но на северо-западе им добавляют простора и воздуха многочисленные бассейны внутренней гавани, а на юго-западе – спортивные площадки, лес и даже муниципальная зона отдыха с зоопарком.