Ласточ...ка
Шрифт:
– Спасибо, – ответила Вета.
Желание учиться у Тани вновь появилось в восьмом классе, когда начались уроки УПК. Можно было выбрать – информатику или парикмахерское дело. Все мальчики выбрали информатику, все девочки решили стать парикмахерами. Для УПК был специально оборудован класс. Здесь было все, как в настоящей парикмахерской – кресла, зеркала, мойка. Учительница – Алевтина Казимировна, Коза, – учила профессии первые полчаса, а потом разрешала делать кто что хочет, лишь бы тихо. Девочки красили ногти, болтали, отрезали друг другу челки и завивали волосы на плойку. Иногда попадались реальные
Таня злилась, что ей ни разу не удалось достричь до конца. И вообще ей все это не нравилось. Ребята, которых отправляли с «военки», были тому только рады. Они сидели в кресле и разглядывали формы крутившихся вокруг девочек. А Маринка специально вставала так, чтобы задеть симпатичного старшеклассника бедром или грудью. Все хихикали.
Тогда Таня придумала способ доставки в класс новых, «нормальных» клиентов. Она подлавливала в раздевалке первоклассника, прижимала к железной двери и шипела в ухо:
– Пошли, или хуже будет. Если кому-нибудь пожалуешься, поймаю и голову оторву.
Первоклассник шел за Таней, сдерживая слезы и позывы к мочеиспусканию.
– Вот, сам попросился, – объявляла Таня и усаживала добытого ребенка в кресло. Крутиться над мелкотней остальным девочкам было неинтересно, поэтому мальчик доставался Тане целиком – от висков до макушки.
Алевтина Казимировна вставала рядом и показывала, как захватывать пальцами, как ровнять. Однажды Таня слышала, как Коза говорит про нее трудовичке: «Пусть хоть стричь научится, копейку всегда заработает. Институт ей не светит».
В шестнадцать лет Таня получила паспорт, опознала мать в морге и проводила брата в колонию для несовершеннолетних. Из трех событий этого года самым важным она считала получение паспорта. Теперь она была взрослой, свободной от соцработников.
Мать умерла на улице около ларька приема стеклотары, в который Таня сдавала бутылки. Умерла пьяная и грязная. Она там часто лежала – на зеленом бугорке, где обычно ждали открытия ларька ее собутыльники и где они, не отходя от ларька, напивались на только что полученные копейки, Таня шла мимо ларька из школы, видела мать, но проходила мимо. Та, если замечала дочь, материлась ей вслед: «Иди сюда, шалава, слышишь, что мать говорит». Иногда просила голосом, который Таня ненавидела больше всего, – заискивающим, приторно-ласковым: «Танюша, доченька, иди сюда, что скажу». Но Таня всегда проходила мимо.
В тот день она тоже видела лежащую на траве мать. Мимо шли люди. Никто не останавливался. Картина была привычной. Таня тоже прошла мимо. Сколько женщина там так лежала, уже мертвая, никто не знал. Таня пришла в морг, посмотрела на мать, кивнула: она – и ушла. Кто, где и как похоронил родительницу, Таня не знала, да и знать не хотела.
Косте дали два года за кражу. Взяли с поличным рядом с магазином. У Кости в рюкзаке лежали фен и миксер. У его друзей – видеомагнитофон
– Таня, забери меня отсюда, – просил он.
Таня встала и вышла, не оборачиваясь, как совсем недавно из морга.
– Забери меня! – кричал ей вслед брат.
Таня осталась одна. Нужно было что-то делать и на что-то жить. Что делать, она знала. Идти работать. Парикмахершей. Работа хорошая, всегда нужная. Таня устроилась ученицей в местный салон красоты. Но ученицей много не заработаешь. Нужны частные клиенты. Таня позвонила Вете.
– Алле? – сказала Вета.
– Ветка, привет, это Таня, можешь помочь. – Таня не просила, а требовала.
Таня рассказала, что может делать – стрижка, укладка на дому. В любое время. Назвала цену. Почти даром. Она не сомневалась, что Ветка согласится помочь – из жалости. К тому же Таня знала, что у Веты – богатая тетка. Так и получилось. Ветка позвонила тете Наташе. Та согласилась, чтобы Таня приехала сделать ей укладку.
Таня работала на совесть. Появилась клиентура – знакомые Ветиной тетки. Ее ценили за оперативность – могла прийти рано утром, вечером, качество – Таня не халтурила, дешевизну – укладка в парикмахерской стоила почти в два раза дороже, и неболтливость.
Таня копила деньги. Ей нужно было выбираться из дома.
Жила в старом доме Таня через не могу. Хотя многое изменилось. Старые дружки матери, первое время стучавшиеся к ним в квартиру по старой памяти: «Дай денег мамку твою помянуть», – сгинули. Ларек стеклотары снесли. На бугорке, где умерла мать, построили магазин. Но их дом в районе по-прежнему назывался «пьяным». Пятно на репутации пытались закрасить грязно-розовой краской. Краски хватило только на половину, до третьего этажа. Тане дом напоминал мужчину со спущенными штанами, прикрывавшего руками причинное место.
В доме появились новые жильцы – беженцы. Откуда беженцы и почему они сбежали сюда, в этот дом, мало кто в районе знал. Беженцы и беженцы. Многодетные. С алкоголиками было вроде понятно – пили и пили. А у этих все не как у людей. Во дворе между двумя деревьями появилась веревка, на которой все время сохло белье. Какая нормальная москвичка будет сушить белье на улице? А вдруг украдут или испачкают? Белье надо сушить в ванной или на балконе. Или вот высунется одна женщина из окна и кричит на всю улицу что-то своей соседке, которая стоит у подъезда. А та ей отвечает – криком же. Так и разговаривают.
Но непонятнее всего было другое. Женщины выносили на улицу поднос или тарелку с едой – пирогами, хлебом, сыром. И кормили всех детей без разбора – своих, чужих, всех, кто был во дворе. Те подбегали, хватали по куску и бежали играть дальше.
Подъезды женщины намывали тоже каждый день. Причем без графика дежурства. Еще и дорожку на улице веничком выметут. Таня вообще подъезд ни разу не помыла, а ей никто ничего не сказал. «Вам надо, вы и мойте, – думала она, – все равно я здесь не останусь».