«Лав – из» (сборник)
Шрифт:
– Григоривна, – так же шепчет Артем Миколаевич, – вы делаете ту же ошибку. Вы говорите про него как про реальную особу.
– А вдруг он где-то есть?! Даже в этом городе?! И нужно только помочь Белле его найти. Такое возможно. На свете часто случаются чудеса. Я когда-то читала книжку с похожим сюжетом… Что женщине снился мужчина, а потом она его нашла…
Артем Миколаевич склоняется над Григорьевной и целует ее в правое ушко. У Григорьевны перехватывает дыхание. Она понимает, что это нужно прекратить как можно быстрее, но не
– Дорогая, – Артем Миколаевич целует ее в изгиб шеи, – меня не нужно искать. Я здесь.
– Артем…
– Белла… Так ты себя называешь, когда фантазируешь?
Григорьевна подхватывается с места, словно ошпаренная.
– Я ничего не фантазирую! Белла моя знакомая!
Я не Белла!
Артем Миколаевич смущенно засовывает руки в карманы белого накрахмаленного халата.
– Мне уже пора. Я говорила, я на минутку. Спасибо, что выслушали, Артем Миколаевич.
– Не за что.
В дверях кабинета Григорьевна оборачивается еще раз:
– И передайте Алине от меня привет.
– Обязательно передам.
Теперь он выглядит не таким всесильным, думает Григорьевна, глядя на сгорбленную фигуру Артема Миколаевича. Мужчины сразу становятся беспомощными, когда неожиданно в разговоре упоминаешь об их женах.
– Почему ты не пришла сдать анализы, как я тебе говорила? – спрашивает Григорьевна у Беллы.
Они сидят на лавочке в скверике в окружении сытых псов и котов.
– Не знаю, – отвечает Белла, – сомневаюсь, что они мне помогут.
– Не говори так. Иногда одни анализы уже лечат. Я терапевт. Я знаю, что говорю. Такое часто бывает. Сдашь все анализы – и уже здорова.
– Но я не чувствую себя больной. Я скорее несчастна. Это же не болезнь – быть несчастной?
– Наверное, нет. Но мой знакомый хирург говорит, что так и до шизофрении недалеко.
– Как?
– Ну, начнешь видеть своего мужчину вживую, не только во сне.
Белла молчит, гладит облезлого кота, а тот мурлычет в ответ.
– Ведь ты еще не видишь его в реальной жизни, правда? – Григорьевна тревожно следит за Беллой.
– Мне это не нужно, – отвечает та. – Мне достаточно сна.
– Ты смотри. Как увидишь, сразу мне скажи. Иначе могут быть проблемы.
– Нигде его здесь нет…
Воскресенье. Григорьевна идет по Крещатику. Движение автомобилей перекрыто. Григорьевна идет по самому центру дороги, по разделительной полосе. Ей хорошо. У нее есть тысяча гривен, и она собирается подкупить себе что-нибудь из одежды – свитерков, может даже несколько коротких юбок. Зайдет на первый этаж Центрального универмага, в косметический отдел. Купит шампунь, гель для душа, дезодорант, а то уже все позаканчивалось. Григорьевна очень любит ходить по магазинам, когда есть деньги. В такие моменты она чувствует себя уверенной. Красивой. Такой, что еще принадлежит к активной
Григорьевна в сладком предчувствии покупок. Уже представляет себе, как вернется домой, разложит пакеты с обновками на кровати и по одной начнет их примерять. И все ей будет к лицу (потому что Григорьевна умеет покупать вещи, которые ей к лицу). Все будет таких коричнево-зелено-салатных оттенков, как Григорьевна больше всего любит.
Как бы женщине ни было плохо, думает Григорьевна, у нее всегда останутся ее магазины.
Примерять Григорьевна будет гораздо больше, чем в результате купит. Она всегда так делает. Меряет все, что нравится. Даже то, что ей не по карману.
Послеобеденная пора. До закрытия магазинов времени еще много.
Григорьевна идет медленно, без спешки. Она знает, что предвкушение – это самое лучшее. Возможно, она плюнет на все и купит в «Аптеке матери и ребенка» возле пассажа какой-нибудь неприлично дорогущий крем в бледно-розовом тюбике. И потом, с этим дорогущим кремом на лице, ей будет легче высиживать в поликлинике часы терапевтического приема. И когда станет тоскливо, как это порой случается, она вспомнит про крем.
Такие вещи, думает Григорьевна, облегчают нудную в целом жизнь женщины.
На пересечении Крещатика и Проризной Григорьевна замечает толпу людей. Ей сразу становится неспокойно. Конечно, это может быть какой-нибудь концерт самодеятельности и толпа вездесущих зевак вокруг. В воскресенье на Крещатике такое часто увидишь. Но эта толпа вовсе не выглядит счастливой. Наоборот, чем ближе Григорьевна подходит, тем больше убеждается, что там происходит что-то не очень приятное. На лицах людей Григорьевна читает растерянность и страх.
Ноги Григорьевны наливаются свинцом, в животе начинает бурчать.
Еще не поздно, думает Григорьевна, возвращайся на площадь Незалежности и ныряй в подземку. Еще не поздно.
Однако неведомая сила, возможно инстинкт самоуничтожения, тянет Григорьевну все ближе к центру толпы.
– Что случилось? – спрашивает у кого-то Григорьевна.
Никто не отвечает. Люди топчутся посреди улицы, как слепые куры. Они не знают, куда бежать, потому что не знают, откуда именно надвигается опасность.
– Нам всем пиздец! – выкрикивает длинноволосый человек с гитарой. – Убегайте!
Люди с криком отчаяния бросаются врассыпную.
О, боже, думает Григорьевна, снова ничего не удастся купить.
Тетечка, которая продавала на Крещатике механических песиков, умеющих светиться и гавкать, бросает песиков вместе с коробкой на асфальт и бежит куда-то в сторону Золотых ворот. Песики все разом начинают истошно скулить в коробке, словно живые.
Бедные, думает Григорьевна.
Ей тоже нужно убегать. Однако ноги приросли к разделительной полосе и не желают повиноваться. Григорьевна хочет закричать, позвать на помощь и не может выдавить из себя ни звука.