Лавандовая комната
Шрифт:
– Жан, это так приятно – слышать то, что ты говоришь, что даже страшно! Это самые прекрасные слова, которые я когда-либо слышала!
Она обняла его и стала целовать – в одну щеку, в другую, в лоб, в нос, приговаривая:
– Но скажу тебе честно: чтобы я еще раз когда-нибудь стала писать книги-заклинания – да никогда в жизни! Ты знаешь, сколько я ждала? Больше двадцати лет, черт побери!.. Ну ладно, извини, мне надо идти: целовать своего мужчину, и не просто целовать, а по-настоящему. Это заключительный этап эксперимента. Если ничего не получится, то сегодня вечером я буду немного не в настроении.
Она еще раз крепко прижала к себе Жана.
– Ой, как
Она скрылась в «книжном чреве».
– Са-а-альво! Ты где? – услышал Жан и с удивлением заметил, что и в самом деле «чувствует это».
И это было грандиозное чувство.
Париж, август 1992 г.
Ты спишь.
Я смотрю на тебя, и мне уже не стыдно, как раньше, – так, что хотелось провалиться под землю. За то, что мужчина для меня никогда не будет всем. Я больше не упрекаю себя за это, как делала все жгуче-синие летние месяцы последних пяти лет. Вместе мы провели не так уж много дней – если подсчитать, дорогой Жан Вороново Крыло, получается полгода, шесть месяцев, когда мы дышали одним и тем же воздухом, сто шестьдесят девять дней, ожерелье из ста шестидесяти девяти жемчужин-воспоминаний.
Но дни и ночи вдали от тебя – в немыслимой дали, словно на другой планете! – когда я думала о тебе и радовалась предстоящей встрече с тобой, тоже много значат. Можно считать день за два или даже за три. В радости и в сознании вины. Если так смотреть, то получается не пять, а пятнадцать лет – несколько жизней. Сколько вариантов этих жизней я проживала в мечтах!..
Я часто спрашивала себя: «Может, я неправильно поступила? Сделала неверный выбор? Может, у меня была бы „правильная“ жизнь, с одним Люком или с кем-нибудь другим? Или у меня были в руках все шансы, а я их бездарно упустила?»
Но искусство жизни не знает понятий «правильно» или «неправильно».
А теперь уже и вовсе отпала необходимость задавать себе этот вопрос – почему мне всегда было мало одного мужчины.
Ответов было так много.
Один ответ гласил: жажда жизни!
Другой: желание! Раскаленное докрасна, неуемное, липко-влажное желание!
Третий: дайте мне пожить, пока я не превратилась в седую морщинистую старуху, в одинокий полупустой дом в конце улицы.
Четвертый: Париж!
Пятый: ты повстречался мне на пути, как остров, в который врезался мой корабль. (Ха-ха! Это была моя фраза: «Я не виновата, это – судьба!»)
Шестой: любит ли меня Люк в самом деле настолько, чтобы все это терпеть?
Седьмой: я никчемная, плохая, и поэтому все равно, что я делаю.
Ах да, и еще: я могу иметь только одно в сочетании с другим. Вы нужны мне оба – Люк и Жан, супруг и любовник, юг и север, любовь и секс, земля и небо, плоть и дух, природа и город. Вы – две вещи, которых мне недостает, чтобы быть одним целым. Вдох и выдох, а между ними – жизнь.
Значит, все же бывают шары, состоящие из
Но все эти ответы утратили свою актуальность. Теперь самым важным стал совсем другой вопрос: КОГДА?
Когда я скажу тебе, что со мной происходит?
Никогда.
Никогда, никогда и еще раз никогда.
Или прямо сейчас, если я прикоснусь к твоему плечу, которое выглядывает из-под одеяла. Ты бы сразу проснулся и спросил: «Что случилось? Что с тобой, котенок?»
Как бы мне хотелось, чтобы ты сейчас проснулся и спас меня!
ПРОСНИСЬ!
Хотя чего тебе просыпаться? Я так удачно тебя обманывала.
Когда я покину тебя?
Скоро.
Но не сегодня, я пока к этому не готова. Чувствую, что мне предстоит тысяча попыток оторваться от тебя и уйти, не оглядываясь, пока это наконец не получится.
Я ухожу «в рассрочку». Считая и говоря: еще тысяча поцелуев… еще четыреста восемнадцать поцелуев… еще десять… еще четыре… Последние три – мой неприкосновенный запас.
Как три монетки «на счастье» в рождественском пудинге.
Все приближается к отметке «в последний раз». Объятия. Смех. Слезы.
Оказывается, можно и в самом деле кричать сердцем. Только это очень больно.
Кстати, о боли.
Боль уменьшает мир. Сейчас я вижу лишь тебя, себя, Люка и в этом треугольнике – то, что родилось между нами. Каждый внес в это детище свою лепту. Теперь я попытаюсь спасти то, что еще можно спасти. О наказании не хочу даже думать. Несчастье демократично, оно доступно всем.
Когда же я сдамся?
Надеюсь, что не раньше чем…
Я хочу еще увидеть, будет ли спасение.
Врачи предложили мне принимать ибупрофен или опиаты, которые якобы действуют только на мозг и прерывают биотоки, через лимфосистему соединяющие мою подмышку, легкое и мозг.
В некоторые дни это помогает от моих снов в образах. В другие – от запахов, вызывающих воспоминания о прошлом. Очень далеком прошлом. Когда я еще бегала в гольфах. Или от трансформации запахов – когда блевотина пахнет, как цветы, вино – как горящие автопокрышки, поцелуй – как смерть.
Но я хочу полной уверенности. Поэтому отказалась.
Иногда боли бывают такими сильными, что слова рассыпаются в моем сознании и проходят мимо тебя. И тогда я лгу тебе. Я записываю фразы, которые хотела бы сказать тебе, и читаю их по бумажке. Когда начинаются боли, я теряю контроль над буквами, они расплываются у меня в голове, сливаются в одно бесформенное месиво. Суп из разваренных букв…
Несколько раз я даже обижалась на тебя за то, что ты позволял себя обманывать. Несколько раз меня охватывала злость – от одной лишь мысли, что ты мне вообще повстречался. До ненависти дело, правда, никогда не доходило.