Лавка ужасов
Шрифт:
Никакими педиками меня тогда в подземку не заманишь. Звезды не ездят в метро.
А секретарем возьму Петьку Розанова. Он, судя по гончаровским хроникам, тоже мудак порядочный.
Дело было в Мексике.
Французский сюрреалист Рене Магритт надумал создать портрет своего друга и покровителя, американского промышленника Эдварда Джеймса. Узнав об этом, тот повязал свой лучший галстук и пришел к Магритту позировать. Он, надо сказать, от этой авантюры выигрывал гораздо больше, чем Магритт. Что деньги для сюрреалиста?
А вот когда тебя рисует художник такого ранга - жуть, как престижно даже для американского миллионера.
Только с портретом тем нескладуха вышла. Положил, значит, Магритт на холст последний мазок. Подошел Эдвард на результат посмотреть. И охренел. После чего состоялся у них следующий разговор:
– Рене… Я, конечно, понимаю - ты сюрреалист, и все такое, но будь добр, объясни мне - что ты нарисовал, - почесывая в затылке, произнес Джеймс.
– Тебя, - последовал ответ.
– Но почему так?
– Как видел, так и нарисовал.
– Как видел, как видел… Ну и какой ты после этого сюрреалист?
– Величайший, - сказал Магритт и был абсолютно прав.
– Бесспорно, - поспешил согласиться Джеймс.
– Но знаешь… меня такой вариант не устраивает.
– А что делать?
– развел руками художник.
– Что, по-другому никак?
– с надеждой в голосе спросил миллионер.
– Никак, - сказал, как отрезал, волшебник кисти.
– А если в профиль попробовать?
– Становись.
Поверх забракованного портрета Магритт написал новый. Потом еще один, и еще. Но всякий раз у него выходило одно и то же. Нечто, сильно смущавшее и немного даже пугавшее Эдварда Джеймса.
В конце концов, нервы художника не выдержали.
– Знаешь, что, Эд, - сказал он, вращая в тонких пальцах уставшую кисть, - встань-ка ты перед зеркалом. Я нарисую твое отражение, и мы закруглимся.
На том и порешили. Но результат нисколько не изменился. И одинокая слеза скатилась по щеке мастера, и шлепнулась на пол кисть.
– Вот, - сказал побледневший француз, снимая портрет с мольберта.
– Иначе - никак.
Взглянув на картину, Джеймс тоже побледнел. После того случая он порвал с сюрреалистами, сильно запил и вскоре обанкротился. Но это уже совсем другая история.
Вам, должно быть, охота знать, что же было не так с портретом кисти Магритта?
Что ж, никакой тайны здесь нет. "Edward James Foundation" - одна из самых известных его работ, и вы вполне могли видеть ее репродукцию в каком-нибудь журнале по авангардному искусству. У меня такая висит на стенке. Достойная вещь.
Что же, в таком случае, испугало эксцентричного миллионера?
У него мы уже не спросим. Но достаточно взглянуть на картину, и вы все поймете сами.
Просто представьте, что, поглядев в зеркало, вы видите там… отражение собственного затылка.
Мексика. Земля, полная загадок.
Должно быть, вчера я сильно напился, или даже присел на химию, раз уж меня опять пробило на сочинительство. Совершенно не помню, как я написал этот бред про Магритта и Джеймса. Начать хотя бы с того, что я не знаю, кто это такие…
Случилось все это на самом деле, или является плодом чьего-то больного воображения, хотя бы и моего собственного? Хотя, погодите, картинку-то эту я видел. В журналах. И еще на обложке какой-то книги. Значит, хоть что-то от реальности в этой истории есть. Сюрреализм, сюрреализм… Черт, левое ухо отвалилось. Сюрреализм… Это, кажется, начало двадцатого века. Бретон, Кокто, Бунюэль. Блин, откуда я все это знаю? Не иначе, память ко мне возвращается. Вот еще не было печали. Ну-ка, ну-ка… Точно! Все помню. Названия улиц, имена «друзей», книги, которые читал, песни, которые слушал. Только вот… не со мной это было. С Гончаровым. А я себя им не ощущаю. Нисколечко. Не моя это память. Не нужна она мне. А ну, как и он сам заявится, да начнет претензии на тело предъявлять? Что я тогда делать буду? Надо подстраховаться. Надо такое сотворить, чтоб этот «мятежный дух» мою бренную оболочку за три версты облетал. Не стану, пожалуй, медлить.
Прямо сейчас и начну.
Наихудшие опасения подтвердились. Черный демон безумия вовсю резвится в моей башке. Несколько дней я пребывал в состоянии nigredo, уступив свое место под Солнцем кошмарному ублюдку, выползшему из глубин подсознания. Страшно даже подумать о том, что успела натворить эта мразь… черт, больно-то как! Хорошо, если мое временное помешательство ограничилось самоистязанием и не выплеснулось за пределы этих стен. А то ведь… Впрочем, для меня в случившемся ничего хорошего нет, и быть не может. Я проснулся от жуткой боли, а увидев, что является ее причиной, завопил, как евнух в момент кастрации. Не столько от боли даже, сколько от страха. Не делай мой «заместитель» записей в дневнике, я до сих пор не знал бы, откуда взялись покрывшие все тело чудовищные раны. Только… лучше б мне этого и не знать. Достаточно и того, что я чувствую. Сильнее всего болит левая рука, которую, судя по ее состоянию, придется вскорости ампутировать. Рот полон протухшей крови, руки, грудь и живот иссечены, как колода на скотобойне, левое ухо вообще лежит на столе… А нога… нет, об этом даже думать больно.
Вместе с безумием мне даровали невосприимчивость к боли. Ушли они тоже в обнимочку, так что я теперь имею полное право воскликнуть: «Какая гадость эта ваша Святая Инквизиция!».
Доведенный до умопомрачения примитивностью обыденной жизни, я обработал себя так, что результату позавидовал бы и бывалый палач. Что мне теперь делать, не знаю.
Денег почти не осталось. Лечиться придется самому, а тут еще эта боль… Не сдох от потери крови, когда творил все это - загнусь теперь, от болевого шока.
Я действительно хотел бы знать, кто все это придумал. Чья злая воля мешает мне пробиться сквозь толщу льда, всплыть, наконец, на поверхность и глотнуть хотя бы немного свежего воздуха? Кровь дробью стучит в висках… Перед глазами темные пятна… Я разбил голову об лед, вода вокруг меня стала розовой. О, как мучительны воспоминания!
Не может быть, чтобы все это происходило спонтанно. Ведь если так, то в этой жизни нет ничего, что бы ее оправдывало! Да, я маргинал, но таких, как я - сотни, тысячи, и все прекрасно живут… Нет, я не могу, я не должен заканчивать свою жизнь вот так!